Рабочий

По утрам и вечерам я приходила в свинарник и дергала свинок за розовые рыльца.

Пятачки у них сопливые, влажные розовые и всегда в потешном движении, как маленькие двигатели в головке феи Флоры.

Однажды боров Борис пробежался по моей тонкой ножке и отдавил её, как блин.

Я плакала не только от боли, но и от ужаса, что меня опозоренную свиньей, никто замуж не возьмет.

Я бы смолчала перед женихом, не рассказала, что боров Борис пробежал по моей ноге, но, если человек выходит замуж или женится, то обязан рассказать партнеру обо всем самом постыдном, что совершил и совершит.

Я вас презираю сейчас, но через несколько минут полюблю с милой простотой леса, с откровенностью нагой девушки.

Вы узнаете все мои шалости, детские капризы и случаи в гипермаркетах, когда я воровала по карманам.

Мы упадем под деревья, сговоримся и сольемся в экстазе, подкрепленном запахами леса.

После акта любви мы подбежим к деревьям за дополнительной порцией энергии, слижем с коры силу леса, и с возвышенными мыслями сядем за бутылку вина в ближайшем ресторане.

Мужчина, вы богатый? Вы кем работаете?

Лёха ответил натуристке, что он небогатый, что он работает слесарем на заводе.

Девушка сначала не верила, затем молча потрясенно колотила руками по земле, поднимала в воздух опавшие листья, и побежала, наконец, от Лёхи в лесную чащу, сверкала ягодицами, словно белыми подушками.

Лёха подумал о себе, что он недобрый человек, потому что оскорбил натуристку, перечеркнул её Судьбу, но потом похвалил, что откровенен не только перед девушкой, но и перед собой и перед лесом.

Кошка прошла по раздевалке, как и воспоминание о ловле чижей — так уходят в небытие детские фантазии о песнях на сцене Большого Кремлевского Дворца Съездов.

Лёха разглядел на полу шелуху от семечек, другой мусор, пошел в угол, взял веник и совок, долго подметал, затем отнес мусор в туалет, спустил в унитаз, словно смыл плохое со дня рождения.

Когда он вернулся в раздевалку, то кошка доедала большую рыбину со стола.

Лёха крякнул, открыл бутылку пива, отхлебнул и счастливо улыбнулся — так улыбается Нобелевский Лауреат в копании бомжей:

— Во как!

В булочной, во как

По дороге домой Лёха заскочил в булочную самообслуживания — большой магазин с невысокими ценами на хлебобулочные изделия.

Лёха спешил к телевизору, но хлеб нужен — четвертинка «Бородинского» на закуску к пиву, а пиво — к футболу — так девушка примерят наряды на выпускной вечер.

Путь к черному хлебу лежал через белый — сначала, белые, а потом — черные, как в США.

Лёха пробежал мимо полок с булками, с ватрушками, с печеньями и тортами, добежал до черных хлебов, рука уже брал половинку «Бородинского», Лёха взглянул на руку и задумался, словно выпал патрон из обоймы.

Рука меньше, чем рука деда, а дед поднимал своими руками Страну, хотя страна стояла, как и тысячу лет назад, но её поднимали, и те, кто учавствовал в переходных периодах — герои, как белки, что выжили после пожара в лесу.

Дедушка Прокоп одной рукой поднимал тележку с молоком, а второй рукой грозил внучкам, чтобы не шалили с яблоками.

«Руки, мои рабочие руки!

Вы не только свет в окошке, но вы и хлеб тунеядцам и подзатыльники ученикам.

Без рабочих рук страна не участвовала бы в чемпионатах по футболу!».

Лёха опустил половинку «Бородинского» обратно на полку, словно отказывался от своей тюремной пайки.

Что-то свербело в мозгу деревенским сверчком, тянуло назад, обратно, к другим полкам.

Лёха прислушался к чувствам: в голове шумело, голова, поэтому — не лучший сейчас советчик, а тело, ноги — вот кто скажут.

Лёха прикрыл глаза, затем снова открыл, расслабил колени, опустил руки вдоль тела — так опускает руки обезьяна в клетке.

Ноги повели Лёху обратно, руки помогали, расталкивали покупателей, и Лёха шёл тараном, словно брал приступом Измаил.

Наконец, ноги замерли и Лёха обнаружил себя перед полкой с крупными белыми хлебами, круглыми и ароматными, пышными и потусторонними, словно булки упали с неба.

От удивления язык Лёхи пересох руслом реки Амударья.

Две белые большие, почти круглые булки смотрели на Лёху с полки, будоражили воображение, напоминали о себе белизной и жаром.

Недаром память остановила, не зря ноги понесли обратно к полкам с белым хлебом — так несется кошка за мелкой собакой, и во взгляде кошки горит месть за всех обиженных собаками кошек.

Лёха поднял голову, значительно осмотрел булки со всех сторон, сравнил их с булками матери, когда мама пекла пироги.

Булки вихрем унесли Лёху в детство, к теплой доменной печи отца и белым музыкальным рукам мамы.

Мама, от природы — поэтесса, на кухне часто пела за рюмочкой бургундского вина.

Она рассказывала маленькому Лёхе о своих потешных похождениях, прикладывала пальчик к губам в конце рассказа, и требовала, чтобы Лёха дал клятву, что не расскажет папе о маминых проказах, промолчит даже под пыткой, когда иголки засовывают под ногти.

Лёха проникался тайной мамы, но пыток боялся, как кот боится малины.