Рабочий день

— Нет, давайте так, — перебил его директор, резко меняя тон. — Вы запускаете агрегат и получаете половину требуемого. Согласен: запустить его — ценная услуга, но согласитесь и вы: четыре тысячи — слишком дорогая цена. Я делаю преступление, соглашаясь на такую сделку. Причина одна — нам очень нужен тот агрегат. Деньги я изыщу. И давайте кончать эти торги, — крепко хлопнул ладонью по столу. — Не согласны — пожалуйста, воля ваша. Только у меня в любом случае еще одно условие: пусть этот разговор останется между нами. А ты, — обратился он к главному механику, — посиди там с ребятами, проследи, чтобы агрегат был запущен в самый короткий срок. Ничего, производство здесь без тебя не остановится.

Главный механик снова было заговорил об эстакаде.

— Значит, так, вы, — кивнул директор Бреусу, — если согласны вести разговор об эстакаде, вместе с ним, — кивок в сторону главного механика, — составьте нечто вроде проектного задания и проект договора, просчитайте вместе с Клавдией Алексеевной стоимость работ и давайте в конце недели ко мне. Будем договариваться конкретно. Согласны?

— Ну, это мы еще посмотрим, — уныло сказал Бреус.

— Все, до свидания, — сказал директор.

X

В двенадцатом часу дня Бреус с Микутским сидели на мостках лесосплавного рейда, где сошли утром. Солнце пекло, как раскаленная печь; внизу, меж бревен, с шелестом бежала прохладная вода; пахло сосновой смолой, рыбой и водорослями. Кругом по запани все так же сновали люди с шестами, прогоняя бревна по желобам и перекрикивались. Вниз по течению плыл и плыл длинный узкий плот.

Оба были раздражены — по дороге успели поругаться. Продолжали переругиваться и сейчас.

— Вот взял и испортил все, — ворчал Бреус. — Конечно же он догадался, что мы нашли. Теперь механик придет и сам разберется — по нашим-то следам. Генка все видел. Две тысячи пропало! Что мы теперь ребятам скажем?

— Скажи как есть, — вяло отвечал Микутский. — На меня сопри. Отдам я вам весь свой заработок, дайте только на дорогу, и иди ты к черту! Не могу я, жалко мужиков! Бьются, как рыбы об лед, а мы их еще добиваем: что бы такое сорвать на их беде?

— Иди ты сам туда со своим гуманизмом! Какая стыдливость при разговоре о деньгах! А что ты жене скажешь? Что благотворительностью занимался? Запомни: наша Библия — политэкономия, наши заповеди — логические общественные законы. Ты что, действительно хочешь, чтобы этим мужикам стало легче? Они в этом лесу вообще мышей ловить перестанут, развалят к черту все!

— Ах ты сукин сын, какое ты имеешь право так о них говорить? Ты хочешь на унитаз с вафельной бумажкой и с детективом, тебе Александринка слаба, ты носишь штаны с заплатой от «Милтона» — тебе подавай все высшей марки! Пижон ты и сибарит. Ты даже не знаешь вкуса настоящей работы, потому что он не укладывается в твои законы политэкономии! Рвач ты, вот ты кто!

Бреус слегка отодвинулся — Микутский смотрел на него сквозь очки с такой злостью, что, казалось, при одном неосторожном слове встанет сейчас и заедет по уху. И все-таки Бреус не мог стерпеть, чтоб ему наступали на мозоли. Он отодвинулся еще немного и сказал:

— А ты много знаешь о настоящей работе? То-то пять лет бедную диссертацию мучаешь. Настоящим, большим руководителем никак стать не можешь. Для тебя слова «работать» и «корпеть» — синонимы!

Микутский угрюмо молчал.

— Ну чего взъелся-то? — продолжал Бреус, уже миролюбивей. — Жалко, конечно, двух тысяч, уплыли. Надо что-то придумывать — надо ребятам дать возможность увезти по тысчонке. А с эстакадой ты гениально придумал. Как бы это за нее уцепиться?

— Вот и с эстакадой тоже, — буркнул Микутский. — Браться — так браться, а не браться — так незачем людям головы морочить.

— Ты что, думаешь, они нам так и поверили с первого раза, наивная ты душа? Да они сами прекрасно понимают, что наши обещания пока вилами на воде писаны, они нас всего лишь просят, заманивают! И за хорошие деньги я согласен поработать и на следующий год! За хорошие деньги я согласен бросить и лабораторию, и кафедру, и работать только на них. Что ж они, будут валяться? Я даже подумываю о том, не начать ли мне вместо Сани Косарева? Вот и у меня будет настоящая работа, — Бреус усмехнулся. — Но я уж поставлю ее с размахом! Я проеду весь Север, перетрясу всех руководителей леспромхозов, колхозов, совхозов, выясню, что, как и сколько им надо строить, а затем я тряхну вашего брата интеллигента от Ленинграда до Хабаровска и заставлю работать на Север: пускай зимними вечерами сидят и проектируют, считают, планируют, а в отпуске — нагуливают мускулы и растрясают животы! Что ты на это скажешь? Да мне памятник надо поставить, когда я найду новый резерв рабочей силы в масштабах государства! А ты говоришь...

Мимо прошло несколько лодок в сторону Топоркова, надсадно зудя подвесными моторами. Бреус вскакивал, кричал и махал им рукой, но они проносились мимо.

— Частники проклятые! — ворчал Бреус.

Наконец появился катер, что привез их утром. Бреус посигналил, и катер подошел.

— Есть билет! — прокричал Бреус, постукивая по портфелю ладонью.