Работа актера над ролью

В субботу отец куда-то ушел, а когда вернулся, сказал нам, что завтра все рабочие с семьями к царю пойдут, правды и защиты просить у него будут. В воскресенье (потом его в народе «кровавым» называли) поднялись мы рано утром - еще темно было. Мать принарядилась. Отец икону взял. И пошли. А на улице — все равно что в праздник. Идут женщины, дети, старики. Все веселые такие. Молитвы поют. У некоторых в руках царские портреты, хоругви. Около дома встретили мы дядю Николая, он с отцом в одном цеху работал. Увидел он, что отец икону несет, и засмеялся: ты бы, говорит, лучше винтовку взял — может сгодится. Отец на него даже не посмотрел - вечно они спорили с ним о чем-то...

Долго шли мы ко дворцу. А народ все прибывал и прибывал. Около Исаакия, видим, толпа стоит. Остановились и мы. А сзади все наваливают, напирают. Такая толкучка образовалась, что дыхнуть нельзя. Потом вдруг тихо стало. И услышали мы стрельбу. Что тут твориться начало: все бегут, кричат, давят друг друга. Как добрались до дому, не помню. Помню только, что у Нарвской заставы снова мы увидели дядю Николая. Он стоял в толпе и кричал: «Царь нам всыпал, ну и мы ему в сыпем. Царь свободы не даст. бороться надо!». Отец увел нас домой и не велел на улицу выходить. Так три дня и просидел я взаперти. Лишь из окна видел, как хоронили тех, кого на Дворцовой площади царь ни за что ни про что расстрелял. А потом узнал, что у нас на Нарвской настоящие бои шли - рабочие баррикады построили и казаков камнями забросали.

Многое изменилось у нас с того «кровавого воскресенья». На Путиловском теперь каждый месяц бастовали, митинги устраивали. Жить стало еще тяжелее. Отец в получку гроши домой приносил. Взяли меня из школы и отдали на завод. В слесарный цех, детали всякие подносить, станки чистить, мусор убирать. Крутиться приходилось по часов десять в день. Л ведь я совсем мальчонкой был. Правда, подвезло мне — к слесарю Матвеичу попал. Крутой был мужик, но справедливый. Сначала надо мной он подсмеивался, а потом стал слесарному делу понемногу учить. Ну, а я сметливым был, хватал все на лету...

В октябре опять наш завод остановился — весь русский пролетариат забастовал. Тут царь и издал свой манифест. Отец мой обрадовался. А Матвеич только песенку напевал: «Царь испугался - издал манифест, мертвым свобода, живых под арест». Трудно мне было разобраться во всем этом — всего лишь тринадцатый год пошел. Но вскоре я понял, кто прав. Состоялись у нас на заводе выборы в Советы. Матвеича делегатом послали. А через несколько дней хоронили мы Матвеича - убили его черносотенцы. Шел я с кладбища и все о Матвеиче думал. Пробовал с отцом поговорить, да он только и сказал мне: болтай поменьше, и так горя хватает...

Да, тяжелые времена наступили. На заводе рабочих арестовывать начали. В бараке нашем два раза обыск делали - дядю Николая искали. Рабочий день удлинили, а слова сказать нельзя было. Чуть что - сразу в «черный список» занесут или штраф наложат. Да и дома дела пошли неважно. Мать уже давно кашляла, а теперь и слегла. По неделям с кровати не вставала. А весной похоронили мы ее. Отец после смерти матери совсем замолчал, еще угрюмее стал. Попивать начал. Оказался я вроде главы семейства. Все рассчитывал с сестренкой - куда что... А через два года остались мы и без отца. Погиб на работе. Груз завалился. Отца насмерть придавило, а двух других покалечило. Рабочие пошли просить за меня, а в канцелярии сказали: сам виноват. Это отец-то! Потом «смилостивились» - к станку назначили...

Так стал я настоящим рабочим. Слесарем. А было мне в ту пору семнадцать лет. Денег начал я получать немножко побольше, да и сестренка в няньки устроилась. Ну, конечно, дружки появились. По воскресным дням в трактир даже компанией ходили - пиво пить. Познакомился я с одной девчонкой. Тоже наша, заводская, была. Настей звали. Очень поправилась мне она. Высокая, статная такая. Идешь с ней бывало по улице - все оборачиваются. Однажды летом в субботу поехал я с ней в