— См
В квартире бабы Мары было две комнаты. В одной она жила, вторая же служила складом для вещей, которые старушке уже не понадобятся, поэтому туда и не входили. Только я раз в две недели открывала окно и проветривала. Посуды тоже скапливалось немного — несколько чашек и тарелок, кастрюля и сковородка. Вымыть их, смахнуть пыль кое-где и протереть полы в кухне, коридоре и комнате — я управилась, как обычно, за полчаса. А баба Мара, как обычно, принялась уговаривать:
— Ну, давай уже, заканчивай, тут и не грязно вовсе. Мне Танечка купила тортик, мой любимый — Киевский. Попьём чайку, а?
— Да я уж домываю, ещё пять минут.
Убрав прядь волос с лица, я выжала тряпку, прошлась ещё раз насухо у подоконника с фиалками всех цветов радуги и выпрямилась:
— Вот теперь всё. Пойду ставить чайник.
Чаёк с бабой Марой мы пили часто, и я уже знала, как и что заваривать. Старушка не признавала чёрный чай, говорила, что от него желтеют зубы и подскакивает давление. Она пила только зелёный чай с ложечкой мёда, а к нему обязательно пирожное или кусок тортика. Я заварила, выждала пять минут, сервировала всё на пошлом подносе, расписанном аляпистыми яркими цветами, и принесла в комнату.
— Слушай, слушай! Там сказали, что сам министр культуры в бордель наведывался! — возбуждённо заскрипела баба Мара. — Я помню его, он жил в нашем доме в пятидесятых годах! Такой импозантный мужчина, лысый, но приятный!
— Уф, меня тогда ещё даже в планах не было, — фыркнула я. — Вот ваш чай и тортик.
— Да-да, а ты возьми денежку там, в секции.
— Ай, ладно, сегодня в честь праздника обойдёмся без денежек, — неожиданно для себя сказала я старушке. Та покивала с озадаченной гримаской и, отломив ложкой кусочек торта, спросила:
— С кем ты Новый год будешь встречать, Алечка?
— Одна, с кем же ещё, — я грустно пожала плечами. — Вот отработаю до двадцати одного и домой, телик смотреть и шампанское пить.
— А жилец твой?
— Мишка-то? Чего ему, он молодой, куда-нибудь усвистит в компанию.
— Эх, как же ты так-то, Алечка… Ни мужа, ни детей. Родителей рано похоронила…
— Ой, не говорите, баба Мара! Одна осталась, да и пусть. Сама виновата.
Торт из сладкого превратился в горький. Захотелось заплакать. Но я сдержалась. Вспомнила фотографии из альбома. Я всегда была популярной, со мной дружили девочки, в меня влюблялись мальчики… Я даже испытала самую настоящую любовь — ту, которую обычно вспоминают с придыханием и пишут с большой буквы! Но всё осталось в прошлом, а прошлое не изменить.
Так и сказала бабе Маре. А та с удовольствием съела ещё кусок тортика и сказала, облизав ложку:
— Обычно нельзя, но иногда можно!
Я только рассмеялась. Старушка-веселушка любит шутить! Только шуточки у неё какие-то обидные. Я тут страдаю, а она подкалывает. Ай-ай-ай, баба Мара, нельзя так жестоко с людьми…
— Алечка, деточка, сделай милость, — попросила старушка, когда торт закончился, — возьми в секции… Нет, не там, а в хрустальном лебеде! Ну, в конфетнице же! Там браслетик, возьми его, Алечка.
Я подцепила пальцем браслет из тусклых прозрачно-оранжевых бусин и принесла бабе Маре, но та замахала на меня:
— Нет, это тебе. Надень на руку и не снимай! На левую, Алечка, на левую руку!
— Ну зачем вы, — пробормотала я, не решаясь принять подарок. — Красивый какой… Это янтарь?
— Янтарь, Алечка, да не простой!
— А золотой, — подхватила я с улыбкой, натягивая браслет на запястье. Он оказался не эластичным, как я думала, а на простом шнурке. Баба Мара надула щёки и чуть ли не обиделась:
— Вот ты смеёшься, Алевтина, а браслетик этот достался мне от матери. А ей — от бабули. Это наш фамильный янтарь. Бабуля моя была известной ведуньей и знала такие вещи, что тебе и не снились!
— Да я ж ничего не говорю, — начала оправдываться я. — Очень красивый браслет, и бабушка ваша, я уверена, была очень умная!
— Ты вот не смейся над старухой, а пойди домой и подумай: с какого момента ты хотела бы изменить свою жизнь!
Я только головой покрутила и рассмеялась, желая обратить этот разговор в шутку:
— Ладно, подумаю! Наверное, в садике было лучше всего! Там и поспать можно было.
— Иди уж, всё бы тебе смеяться, — отмахнулась она. — Иди, я фильм хочу посмотреть!
Всё ещё с улыбкой я унесла на кухню чашки и тарелки, помыла их, поставила сушиться и крикнула:
— Я пошла, баб Мар!
Заперла дверь ключом и, вздохнув, стала спускаться к себе. Тоже мне, придумает старушка всякую ерунду! И ведь полнейшая ерунда, не верю я ни в какую мистику, и изменить жизнь нельзя. А в голове вертится мысль: а правда, в какой момент моя жизнь пошла наперекосяк?