Работа над ошибками

Мой адвокат, под легким давлением с моей стороны, определяет своиобязанности следующим образом: постараться добиться справедливого отношения к клиенту. В деле Короны против меня, Грегори Линна, «справедливым» станет приговор, адекватный ограниченности моей ответственности. С этой точки зрения, говорит адвокат, он и будет меня представлять. И основная трудность заключается лишь в моем нежелании и, как бы получше выразиться, неспособности представить ему связную информацию, на которую суд сможет опереться при вынесении вердикта. М-да. Что на свободе, что под стражей, я для них неуловим. И хотя всю вину за это адвокат пытается свалить на меня,проблема, безусловно, в нем. Он из тех людей, которые, увидев абстрактную картину, сразу начинают спрашивать: а что это значит?Они зациклены на фактах, на непротиворечивости сведений. После ареста меня сфотографировали. На фотографиях – мое лицо в фас и в профиль. Если бы мне вздумалось сбежать, эти фотографии поместили бы в газеты и показали по телевизору. Для опознания они бы сгодились. Идентичность, если говорить о простом физическом сходстве, неизбежно сводится к чему-то внешнему, поверхностному. Именно такого рода сведения пытается, к несчастью для самого себя, извлечь из наших бесед мой адвокат. Он хочет, чтобы плоды работы моего сознания можно было, как фотографии, пронумеровать, рассортировать по датам, проштамповать и убрать на хранение. Создать серию моментальных психологических снимков, слепок моего сознания. Набросок моей личности, при сравнении которого с оригиналом всякий человек непременно бы восклицал: мой бог, ну до чего же похоже!

А хрен-то. Вот что я скажу.

Я вошел с черного хода, с задворков. С замком на калитке справился легко, а ключ от задней двери у меня был. Ночь стояла облачная. В доме было тихо, свет в окнах не горел. Все спокойно. Я открыл дверь и бесшумно, как вор, вошел в дом. В кухне было холодно и как-то затхло, в воздухе висел отчетливый запах заплесневевшей пищи. Я включил свет. Все как было в день моего отъезда в Оксфорд – тарелки и сковородки на сушке, неоплаченный телефонный счет на столе, там, куда я его и положил. В других комнатах первого этажа сразу был виден непорядок: ящики и дверцы закрыты неплотно, мебель передвинута. Всюду духота, пыль. На коврике перед дверью гора почты: рекламные листки, пицца на дом и тому подобное, бесплатные газеты, записки – явно от тети, – которые я не стал читать. Я поднялся наверх. Дверь в мою комнату была закрыта, но не заперта, ручка болталась свободно, и я увидел, что на месте замка красуется дыра.

Они забрали абсолютно все: стена над письменным столом была совершенно голая (лишь комочки клейкой голубой пасты свидетельствовали о том, что когда-то здесь висели карты и настенная таблица), ящики стола – открытые и пустые (один из них выдвинули так далеко, что он вывалился), коробки с досье исчезли, папки и бумаги, которые я сложил на столе, пропали. Они забрали у меня все, даже ручки и карандаши, даже линейку, даже баночку клея, которым я приклеивал фотографии. Я не мог отвести глаз от стены, от стола, от запорошенных пылью квадратных следов коробок на ковре, я смотрел так, словно исчезнувшие предметы в любую минуту могли появиться снова. Но найти удалось лишь то, что можно было заметить только внимательным взглядом, – ряды серовато-белых комочков жеваной бумаги, испещрявших внутренние поверхности стола, стула, ящиков.

Заметки о символических изображениях