Работа над ошибками

– Ба, ну зачем ты так? Ты же знаешь, как это для меня важно! Это же… Это же что-то вроде жизненной мотивации, и даже больше… Я думала, хоть ты меня понимаешь! А ты вместо понимания и поддержки так меня отмотивировала, что плакать хочется!

Она снова обиженно прикусила губу, замолчала, с трудом сглотнула набежавший слезный комок. И даже носом шмыгнула, действительно собираясь всплакнуть.

– Ладно, не обижайся на меня, на старуху! – тут же смягчилась бабушка. – Мало ли чего я сболтну? Нравится тебе – и пиши на здоровье! Не обижайся, Наталья! А получается у тебя уже и впрямь хорошо. Бойко так, весело… По крайней мере, не тянет от себя книжку подальше отбросить. Может, со временем и впрямь что-то серьезное напишешь, кто знает?

– Да ладно, я и не обижаюсь. Я ж тебя знаю, бабулечка… Ты всегда правду-матку прямо в глаза режешь. Ты у нас вообще женщина в этом смысле уникальная… Ну, так мы с тобой договорились, да? Поживешь с Тонечкой на даче?

– Поживу, поживу, куда ж я денусь. Я и сама уже в этой городской жаре задыхаюсь. А Люся тут с Таечкой сама справится.

– Ну вот и отлично! Тогда я домой побегу, меня там семья ждет…

Семья, когда Наташа переступила порог квартиры, находилась в состоянии не то чтобы ссоры, но весьма опасного перед ней напряжения. Услышав еще из прихожей, как Саша за что-то сердито отчитывает Тонечку, она рванула на кухню, надеясь фактом своего появления прервать мужнины неуклюжие педагогические экзерсисы. Потому что знала: он тот еще воспитатель. Любит свое чадо до безумия, потому и старается изо всех сил держать в строгости. Чтобы, значит, это чадо, не дай бог, о его безумной любви не догадалось и не имело возможности для манипуляций, то есть вконец не разбаловалось.

– Э, ребята! Что случилось? Что за шум, а драки нет? Чего вы тут скандалите? – весело плюхнулась она на стул рядом с Тонечкой, наклонилась, заглянула в ее скуксившееся от готовых вот-вот пролиться слез личико.

– Я не шкандалю. Это папа шкандалит, – тихо пробурчала Тонечка, поднимая на отца сердито-виноватые глаза.

– Да? А ты не хочешь рассказать маме, чего это я скандалю? – повернулся от кухонной плиты Саша, взмахнув рукой с надетой на ней легкомысленной варежкой-прихваткой.

– Пап, ты лучше шам…

– Что – сам? Что – сам? Ты представляешь, Наташ, что она сделала? – тут же повернул он к Наташе расстроенное лицо. – Взяла и раскрасила фломастерами подлинники клиентских договоров… Я что-то искал в портфеле, ну и вытащил папку с договорами на стол, а потом телефон зазвонил, и я отвлекся… Не представляю теперь, что делать! Как я в банке все эти солнышки, домики и елочки объясню?

– Господи, да так и объяснишь, что дочка разрисовала! Потому что сам виноват! Надо было следить за своим добром!

Тонечка, услышав, что мать вроде как приняла на себя полные адвокатские функции, тут же облегченно заплакала, прижавшись к ее плечу мокрым личиком. Саша же, наоборот, растерянно моргнул, покачал головой укоризненно:

– Ну, ты даешь, мамаша… Весь воспитательный процесс испортила! Она же должна понимать, что можно, а чего нельзя!

– Ой, да ладно! Бог с ними, с договорами! Подумаешь, какая трагедия! Ничего, выкрутишься как-нибудь. А Тонечка больше так не будет делать. Да она к твоим бумагам теперь и близко не подойдет! Что ей, рисовать больше не на чем? Да, дочь?

Тонечка повозила мокрой щечкой по ее предплечью, что означало, по всей видимости, согласное кивание головой, потом вздохнула протяжно, сползла со стула и тихо выскользнула из кухни, предоставляя родителям право самим выплюхиваться из спорной педагогической ситуации.

– Ну и зря ты так… – уныло выдал после короткого молчания первый комментарий Саша, переворачивая подгорающие на сковородке котлеты. – Теперь ты получаешься хорошая добрая мама, а я – плохой и злой папа…

– Ой, да не в этом дело, Саш! Дело вообще не в нас с тобой. Какая кому разница, как мы выглядим? Тут главное – не переборщить с концентрацией родительского недовольства, понимаешь? Уж очень баланс тут хрупкий. Я помню, меня мама в детстве все время за что-нибудь ругала, а бабушка ее довольно-таки грубо осаживала, говорила, что излишки родительского недовольства всякие ужасы над человеческой личностью творят. И что потом дети излишне строгих родителей всю жизнь с этим ужасом живут и всю жизнь сдают им бесконечный экзамен, выслуживая благосклонный кивок головой…

– Значит, с твоей человеческой личностью все теперь в порядке, надо полагать? Бабушка не зря старалась?

– Надеюсь… – легкомысленно пожала плечами Наташа. – Впрочем, как и с твоей. У тебя комплексов практически вообще нет, значит, тебя родители в детстве тоже не особо пристыживали. Ведь так?

– Ну… Я не помню, конечно…

– Вот! Если не помнишь, то, значит, и не пристыживали.

– Ладно, сдаюсь. Ты ужинать будешь, Макаренко?

– Нет. Я у бабушки щи ела.

– Как у них там дела, кстати?