Работа над ошибками

Когда Лукашенко победил, Ткачев мне плешь проел с просьбами передать президенту какие-то письма, какую-то информацию. Я отмахивался: «Валера, я не в правоохранительных органах работаю…» Но встречу с Шейманом ему организовал. Он впрямь много знал. Проследил, как через Могилев движутся наркотики. У него была очень современная аппаратура. Он привез из Польши сканеры. Работники милиции и не предполагали, что их разговоры по мобильным телефонам кто-нибудь может записывать. Ткачев отлавливал их голоса в эфире и записывал, нужное ему.

До сих пор не знаю, какова судьба ткачевского архива. Наверное, не все найдено. Во всяком случае, аудиоархив, конечно, нашли не весь. Единственное, что сообщили работники милиции в устной беседе: за день до того, как, по версии следователя, Ткачев повесился в тюрьме, его приглашали на встречу с Николаем Ивановичем Лопатиком, начальником криминальной милиции МВД Беларуси. За разговором Лопатик налил ему кофе, и одна из чашек полетела якобы в самого генерала. Утром Ткачева нашли удавленным в камере… Видимо, эта встреча понадобилась генералу, чтобы повязать Ткачева с Леоновым в деле Миколуцкого.

А когда в 2001 году прочитал опубликованный в газетах рапорт того же самого Лопатика о его видении причины гибели политиков, считающихся исчезнувшими, оценил этот рапорт однозначно: подстраховка, желание генерала обезопаситься от уголовной ответственности в будущем. Кто – кто, а он хорошо знает уголовное законодательство, в том числе в той части, что если он как должностное лицо не предпринял никаких мер для изобличения лиц, совершивших злодеяние, несет ответственность как их сознательный пособник. Есть статья «О недоносительстве». И то, что некоторые газеты попытались выдать за гражданскую позицию и героизм, было, по моему мнению, всего лишь элементом самостраховки. Генерал и должен быть более дальновидным, чем полковники…

Я уже говорил, что понадобилось пять месяцев, чтобы найти судью для моего процесса. Наконец, поручили Виктору Чертовичу, видимо, в силу своего положения в Верховном суде он не мог увильнуть. Тем более, что это была чистая формальность: приговор уже был вынесен в другом месте, «верховным» судьей, предстояло только разыграть спектакль. Что это было так, мне позже подтвердили: в компании, где было человек двадцать могилевских чиновников, Лукашенко проговорился, что приказал дать мне четыре года. Благодарю за доброту, щедрость Александра Григорьевича – ведь мог и на полную катушку. Видимо, решил по-земляцки.

Долго думали, как вести себя на так называемом судебном процессе. Было желание: послать все сначала к чертовой матери, просто сидеть и молчать. Как позже Бородин перед швейцарским правосудием. Но адвокат настойчиво стояла и, как теперь понимаю, совершенно правильно: «Все равно к этому делу когда-нибудь вернутся. Лучше, если будет не отказ от показаний, а показания по существу». Убеждала, уговаривала долго, и, наконец, я сдался. В суде кроме Ольги Васильевны и дочери Светланы, меня защищали еще Борис Игоревич Звозсков от Белорусского Хельсинского Комитета и Леонид Петрович Минченков – в недалеком прошлом Председатель Воинского Трибунала Беларуси. С Борисом Игоревичем Звозсковым я и теперь поддерживаю добрые отношения, советуюсь как с опытным юристом, интеллигентным, отзывчивым человеком, настоящим патриотом Беларуси. Встречи с Леонидом Петровичем впереди. Мы

договорились встретиться, поговорить на житейские и общефилософские темы.

Перед началом процесса договорились с адвокатами четко соблюдать все процессуальные нормы. Как и положено законопослушному гражданину, я поднимался на суде, отвечал на все вопросы прокурора, адвокатов, судьи, произносил предусмотренные процедурой речи.

Не скажу, что все это давалось просто и легко, но особых затруднений не вызывало. В моей тюремной одиссее было три тяжелых, стрессовых дня. Первый – когда арестовали в кабинете и бросили за решетку. Второй – когда в изолятор КГБ на свидание пришла жена, и третий – когда впервые вошел в зал суда под прицел фото и кинокамер, ощутил на себе взгляды журналистов. К этому готовишься, понимаешь, что все будет именно так, – но все-таки не так, психологическое состояние прескверное: сидишь в клетке, как зверь в зоопарке, как матерый преступник, тебя фотографируют через решетку… При советской власти металлических клеток в судах не было – пока нет заключения суда – ты еще не преступник, а коль не преступник, то противозаконно засаживать в клетку, как зверя. Теперь по закону тоже нельзя до приговора суда считать человека преступником, но… Теперь не всегда суд, даже следствие определяет, объявляет преступником. Унижающие, уничтожающие человеческое достоинство железные клетки в судах – это уже изобретение лукашенковской эпохи. В Кировском суде по чьему-то приказу сверху срочно сваривали из арматуры клетку для

немощного семидесятипятилетнего старика, дважды Героя, легендарного Старовойтова, кому по закону должен стоять прижизненный памятник. Это уже что-то из разряда…