Работа над ошибками (СИ)

Кто бы знал, как меня доводила эта фраза. Несмотря на то, что мой отец мне не нравился, я его все-таки любила. Очень любила. Едва только Мирный заводил свою «песню», у меня злые слезы наворачивались на глаза и сами собой сжимались кулаки. Я готова была драться с ним до беспамятства. Но драться-то как раз и не приходилось. Поэтому лучшим вариантом было пройти мимо, не обращая внимания на гогот мальчишек.

— А твой папа — крокодил! — ехидно пропел у меня за спиной Сашкин тенорок.

Бамс! Словно порвалась туго натянутая резинка. Это лопнуло мое терпение. Я круто повернула и рванулась к лавочке. И в тот же миг чья-то тяжелая ладонь легла на мое плечо. Знакомый голос с насмешливой ленцой произнес над ухом:

— Осади!

— Что? — не поняла я, все еще порываясь к своему обидчику. Надо же! Как кстати! Иван тут и заодно с этими психами.

— Осади, сказал! — повторил Иван, перехватывая меня за руку. Костяшки его пальцев случайно коснулись того места, где под пальто, под платьем, под майкой уже набухала, росла грудь. Точно электрическим разрядом пронзило меня. Я остановилась, растерянная. Не из-за слов Ивана. А потрясенная и испуганная неведомыми ранее ощущениями. Куда-то стали уплывать лавочка и Мирный с его дурацкими словами. Но Иван, казалось, ничего не заметил. Он сделал по направлению к ребятам два шага и сказал таким свойственным ему в минуты гнева будничным тоном:

— Слушай, Сашок. Ты что-то не оправдываешь свою фамилию.

— Это как? — удивился Саня.

— Да так. Фамилия у тебя какая? Мирный. А ты все на драку нарываешься. Тебе все воевать охота. Охота?

— Ну-у-у… — неуверенно промычал Саня.

— Пойдем, — пригласил его Иван, мотнув головой в сторону кустов.

— Куда?

— Воевать, — пожал плечами Иван.

— Да, не-е-е…

Я выплыла из омута новых ощущений и втайне наслаждалась диалогом. Удовольствие доставляло все: и тишина, наступившая после первых же слов; и настороженные лица ребят; и то, как Ремизов прижал к себе свою драгоценную ободранную гитару; и то, как Широков из второго подъезда нервно застегивал и расстегивал куртку.

— А то давай? — подначил Сашку Иван, добродушно усмехаясь. — Мне, может, тоже сегодня повоевать охота.

— Да не-е-е… — смущенно заулыбался Мирный, решив, что все можно свести к шутке.

— Ну, если захочешь, то через Катерину передай. Я тогда мигом.

Сказал свое слово. Поднял в небрежном приветствии руку и вернулся ко мне.

— Пойдем, провожу тебя. Уже поздно, а у вас в подъезде вечно лампочки разбиты.

Это точно. В нашем подъезде всегда темно. Наверное, потому что много молодежи живет. А еще всегда пахнет пьяницами и котами. Впрочем, запах пьяниц и котов неистребим не только у нас, но и во всех других подъездах, где мне довелось побывать. Я давно привыкла и к омерзительному зловонию, и к темноте. Ни капельки не боюсь. Но если хочет, пусть проводит. Даже приятно.

Иван открыл тяжелую дверь парадного и пропустил меня вперед. Я еще не дошла до квартир первого этажа, а он уже взялся за воспитание.

— Тебе сколько лет, Катерина Алексеевна?

Можно подумать, он не знает. Мы ведь с его сестрой ровесницы. Не забыл же он сколько лет Лидусе?! Я чувствовала какой-то подвох. Только какой? Угадать не смогла, поэтому дернула плечом и нахально ответила:

— Ну, четырнадцать скоро будет. И что?

— Такая большая, — язвительно заметил Иван. — Уже девушка. Почти невеста. Года через три женихи под дверью толпиться будут.

Понятно, он надо мной смеется. Что если его головой в живот боднуть? Нет, не получится. Во-первых, на лестнице темно. Недолго оступиться и ногу сломать. А, во-вторых, он пять минут назад решал мои проблемы, хоть его никто об этом не просил. Пришлось стиснуть зубы и постараться выслушать все, что он имеет сказать.

— Ты, как маленькая, любые вопросы кулаками решаешь. От Лидки то и дело слышно: «Катька тому глаз подбила, Катька этому по шее дала». Не надоело драться?

Я поднялась на один пролет выше. Развернулась и крикнула в темноту:

— А если они все время дразнятся? Или того хуже: пристают, руки распускают, в каждом темном углу зажать стараются? Мне что, тебя за собой на веревочке водить прикажешь?

— Кто руки распускает?

Иван в два прыжка преодолел лестничный марш и теперь стоял рядом со мной. Из окна на его лицо падал тусклый свет. И мне хорошо было видно, что ноздри его раздуваются, как у гончей.

— Не важно, — повела плечами как можно небрежней. — Я не ябеда. Сама справляюсь.

Я действительно давно никому не жаловалась. Вполне хватило той истории с Витькой Ремизовым. Меня тогда долго дразнили жалобщицей. Не слишком это приятно. Но сейчас от помощи Ивана я отказывалась по другой причине. Что будет с теми, с кем он решит разобраться? У него и так достаточно разборок. И пострадавших от его пудовых кулаков тоже предостаточно. Мой отец говорил, мол, по Ивану колония плачет. Кроме всего прочего, это не его проблемы, а мои. Но сказала я Ивану совсем иное:

— Вот ты меня учишь, а сам? Ты сам чуть не каждый день дерешься. У тебя сколько приводов в милицию?