Работаю актером

К величайшему сожалению, в последние годы Михаил Фёдорович играл мало или не те роли, которые давали бы ему возможность раскрываться по-настоящему. Сколько несыгранных ролей, сколько несвершившихся открытий, сколько возможных потрясающих образов уносят с собой такие актёры! Так было, гак будет. И в этом ещё одна жестокость театра. И не надо никого винить, хотя и можно найти виновных. И иной раз, мечтая всю жизнь о какой-то роли, актёр получает её слишком поздно. Так было с Гамлетом. Это глубокая, серьёзнейшая работа Михаила Фёдоровича. Но если бы она осуществлялась лет на пятнадцать-двадцать раньше… Астангов тяготел к ролям трагическим, философским, с широким охватом человеческих страстей. Я не видел его Ромео, его Гая, но я видел Маттиаса Клаузена, Гамлета. И я был вместе с Михаилом Фёдоровичем в начале работы над Ричардом III.

Сцена с леди Анной стала для нас, студентов (а он играл её в концертах много лет), недосягаемой звездой, эталоном, потрясением.

Наверное, Ричард III был глубокой мечтой Астангова, которой он был верен много лет. И вот, наконец, решили ставить «Ричарда III» в Театре имени Вахтангова. Я был свидетелем начала работы, ибо Михаил Фёдорович предложил мне стать вторым исполнителем главной роли и его помощником по режиссуре. И началась тщательнейшая подготовительная работа. Были прочтены все переводы. Предполагалось ввести в спектакль музыку средневековья. Искались варианты финала. И наконец, состоялась первая читка по ролям. Первая и последняя. Вскоре Михаил Фёдорович заболел и страшно неожиданно умер. И унёс с собою Астангов свою давнюю, так и не осуществлённую мечту — роль Ричарда III.

Да, прекрасен, прекрасен мир театра, но он подчас бывает несправедлив и жесток к своим вернейшим слугам. Искусство — это огонь, который горит, освещает, обжигает, тлеет, коптит… Чем бесстрашнее, преданнее, талантливее жрецы искусства, поддерживающие огонь, тем он ярче. И всегда около этого огня греются, протягивая к нему жадные и холодные руки, те, кто не хотел бы гореть (да и нечему в них гореть!), а погреться охота. Вот и тянутся они к огню, загораживая его так, что иногда его почти и не видно. Но вот опять вспыхнул огонь — это загорелось где-то сердце славного жреца искусства.

Вот эти-то огни и грели нас, тянули к себе, зажигали в нас надежду, будоражили кровь, заставляли вновь и вновь тянуться к ним, чтобы согреть остывающую веру в свои силы.

Нет, прекрасен мир театра, прекрасен!

Разве не огромной школой для нас был симоновский «Сирано де Бержерак»? Мы застали уже последние спектакли «Сирано», которые играл Рубен Николаевич. Но я помню этого поразительно романтического маленького человека с большим носом и с гордо поднятой головой. Я не видел все работы Рубена Николаевича, но из того, что мне пришлось посмотреть, вероятно, Сирано был самым ярким его созданием. Симонов обладал редчайшим даром романтического актёра. Его Сирано завораживал, уводил зрителя в такие прекрасные миры возвышенных чувств, высоких помыслов, благородных характеров, что, очнувшись после спектакля, выходя на обычные улицы города и видя обычных людей, которые шли по своим делам, ты ощущал какую-то странную грусть от несовместимости той сказки, где ты только что побывал, с «реализмом действительной жизни», как говорил Митенька Карамазов.

Р. Н. Симонов был, как мне кажется, поэтичнейшим сказочником. Он не столько анализировал жизнь, сколько, окрашивая её в свой, симоновский романтизм, приподнимая её, воспевал, чуть любуясь своей песней. Это лишь одна сторона многогранного таланта Рубена Николаевича. Но, мне кажется, одна из сильнейших.

Знаменитая сцена у балкона, где Сирано говорит Роксане о своей любви. Ах, сколько было поэтического, волшебного в этом Сирано! К великому сожалению, искусство театрального актёра умирает вместе с ним. Как сказала одна актриса: «Выступать на сцене — это всё равно что писать на песке или воде». И сколько я ни буду восклицать о поэзии, романтизме, театральности, всё равно я не в силах передать всего аромата этого театральнейшего спектакля. Но, закрыв глаза, я вижу маленькую, стройную, гибко-пластичную фигуру и явственно слышу чуть хрипловатый голос Симонова:

«Мы брошены с тобой
На время в этот мир,
Давай же праздновать любви священный пир,
Пока в нас жизнь не отгорела!»

Поверьте, это было прекрасно!