Работник

Самко молчал. Лицо его было задумчиво, глаза стали глубокими: в голове шла напряжённая работа...

Домой из лесу друзья вернулись довольно поздно. Погружённый в свои думы, Самко не заметил, как изменились его родители: как радостна была мать и как необычно ласков был с ним отец. Он сел на крыльцо своего дома, смотрел на гнездо ласточки над сенями, на вылетающих и влетающих туда птичек, и в его ушах звенело: «Ласточки вернулись домой!.."

— Ах, — вздохнул он, — это было каждый год, и я не понимал, что

Господь посылает мне в каждой птичке животворное напоминание, что и мне также придётся возвращаться в родное гнездо в доме Небесного Отца и что к этому путешествию следует тщательно готовиться!

— Путь человека к Богу далёкий и людьми страшно запутанный! — говорил ему Мефодий в лесу на прощанье. — Нужна прежде всего Божья путеводная карта. Карта эта — Слово Божье, учение Иисуса Христа. Изучай эту карту! Разбирай слово за словом, мысль за мыслью и в этом направлении иди сам и веди, зови за собой других!

Самко вспомнил эти слова Мефодия и подумал: «Это правильно: так только и можно в нашей жизни выбраться на верную дорогу; беда лишь, что я ничего не знаю, с трудом разбираю буквы. Буду сначала сам изучать

Божью карту, Слово Божие, а когда хорошо пойму, тогда и другим разъясню».

Глава 3

Старый еврей Давид сидел перед своей хижиной под развесистым ореховым деревом и бескровными тощими пальцами крошил сухой хлеб для своей собачки. Бедный старик был одинок. У него на всём белом свете не было ни одного близкого человека, не было ничего дорогого.

Правда, у него была избушка, маленький участок сада, ореховое дерево и скамья под ним, но всё это было не родное. Родина находилась далеко, а старый Давид был здесь пришельцем и ни с кем не мог говорить на языке матери. Он здесь состарился, но родным не стал.

Ему было всё равно, где коротать век. В Деревне его ничто не удерживало. Люди привыкли к нему, он к людям, но взаимной любви между ними не было. Да и как быть: ведь он еврей! Когда он зимой лежал больным, соседи знали об этом, но к нему не заглянул ни один: какое кому дело до еврея? Только Мефодий заходил к нему, тоже пришлый в деревне. Он постоянно ухаживал за больным. Продолжает бывать и теперь, не сторонится старого еврея. За это старый Давид крайне благодарен ему.

Из-за него с Давидом случилось нечто странное. Старый еврей был при смерти и думал, что его сердце умерло для людей. Но вдруг оно ожило. Его согрел совсем чужой, сторонний юноша, да к тому же ещё юноша-христианин.

Сначала старый Давид с недоверием настоящего еврея, претерпевшего от христиан много горьких обид, косо смотрел на необычные поступки пришельца, который появился подле него так неожиданно, как внезапно прорвавшийся луч света.

Другие соседи не замечали никакой разницы между собою и работником Ондрачика, но старый еврей был наблюдательным. Он заметил это ещё тогда, когда парень в первый раз принёс ему воды из колодца, а затем остался в его жалкой каморке и говорил с ним так дружески, как будто бы он очень любил старого Давида, его, которого никто более не любил и кого покинули самые близкие люди.

Одного боялся старый еврей: нет ли в нём пороков и распущенности, которые были свойственны другим парням. Но нет, до сих пор поведение Мефодия было безупречным. Парень не пил, знал заповеди Божьи и выполнял их изо дня в день. Старый еврей знал, что молодой христианин действительно любил всех людей. Он следил за Мефодием тайком и убедился, что не было соседа, которому бы он не оказал какой- нибудь услуги.

— Зимой, — рассказывал старый ночной сторож, — когда я со связкой дров за спиной возвращался из лесу, меня догнали на лошади Ондрачики, и Мефодий тотчас соскочил с телеги, уступил мне своё место на сиденье, а сам подле телеги пошёл пешком до своего жилища.

А весной, когда пахали у Ондрачика, возле их поля была полоса старой злющей вдовы Глинарки, которую все боялись, потому что она бранилась самым ужасным образом. Мефодий вспахал её полосу. До той поры она ни от кого не видела добра. И парень, пришедший в деревню со стороны, первым оказал ей услугу.

Всё это, конечно, были мелочи, но что он мог ещё сделать, если был только простым работником? Однако если он замечал, что людям тяжело, и если это было в его силах, он с любовью помогал им. Словом, он делал всё, что мог.

Еврей следил, каким парень окажется работником. Мефодий был здесь уже долгое время, и старый Давид видел, что зятья Ондрачика никогда не заботились о хозяйстве так, как этот работник. В доме ли, во дворе, чуть только он замечал где-нибудь, что нужно что-то подправить, он тотчас же заставлял хозяина это сделать. Сам слуга Авраама, о котором говорится в Библии, не мог бы служить своему господину вернее, чем этот работник служил глупому мужику.

Давид считал Ондрачика глупым. Старый еврей часто видел, как плохо шли у мужика дела, но он и не думал ему помочь. Какое ему дело до чужеверца? Он, еврей, относился к мужику так же, как мужик к нему, еврею.