Работы Фрейда по технике психоанализа.

В этой связи я хотел бы заметить, что очень возможно, что изолированный в языке феномен ничего не обозначает. Узнать его значение можно лишь посредством языковой практики и употребления слова, т. е. через его интеграцию в систему значения. Verbum употребляется как таковой, и отсюда разворачивается доказательство, касающееся того, всякое ли слово можно рассматривать как потеп. Тут возникает вопрос. Даже в тех языках, где глагол крайне редко употребляется в качестве существительного, как, например, во французском, где мы обычно не употребляем глагол с артиклем существительного — Ielaisser, Iefaire, lesetrouver, — различие имени и глагола гораздо более шатко, чем вы могли бы думать. В чем заключается мысль Августина, когда он хочет отождествить "потен" и "verbum"7 И какую ценность могли бы вы придать "потеп"-у в языке нашего семинара?

Это именно то, что мы с вами называем символом. "Nomen" это совокупность означающего-означаемого, в особенности постольку, поскольку она служит признанию, поскольку на ней зиждется пакт и соглашение. Это символ в смысле пакта. "Nomen" осуществляет свою функцию в плоскости признания. Такой перевод соответствует лингвистической гениальности латинского языка, где слово "потеп" широко используется вюриспруденции и может, например, употребляться в смысле документа-основания требований кредитора.

Мы можем сослаться здесь на игру слов, принадлежащую Гюго- не надо думать, что Гюго был безумцем, — потеп, питеп. Изначальный вид слова "потеп" и в самом деле связывает его с питеп, священным. Конечно, лингвистическая эволюция слова не обошлась без влияния слова "посеге", что дало такие формы, как "agnomen", где трудно не усмотреть поглощение слова "потеп" словом "cognoscere". Однако юридическое употребление дает нам достаточно оснований думать, что мы не ошиблись, разглядев тут функцию признания, пакта, межчеловеческого символа.

П. О. Бернарт: — Да, Августин, действительно разъясняет это в отрывке, в котором говорит о выражениях типа "это называется", "имя этому". Что осуществляется при помощи ссылки на интерсубъективное понятие.

Лакан: — В другом месте мы встречаем фантастическую разработку этимологии слов "verbum" и "потеп": verbum — это слово в той мере, как оно достигает человеческого уха, что соответствует нашему понятию о словесной материальности, а потеп является словом в той мере, как оно заставляет нас узнать. Единственное, чего нету Августина — поскольку не было еще Гегеля это различия между знанием, agnoscere, и признанием. Диалектика признания по сути является человеческой, а поскольку Августин мыслит в диалектике не атеистической…

П. О. Бернарт: — Но ведь когда есть то, что называется, припоминается и именуется, речь идет именно о признании.

Лакан: — Безусловно, но он не выделяет эту функцию, поскольку для него, в конечном счете, было лишь одно признание- признание Христа. Тем не менее бесспорно, что тема эта, как минимум, появляется. Даже те вопросы, которые он решает отличным от нашего способом, по крайней мере, указаны — таким образом, язык его сродни нашему.

П. О. Бернарт: — И это главное.

Лакан: — Перейдем ко второй главе, которая касается того, что вы назвали властью языка.

П.О. Бернарт: — Называется она — "О том, что знаки вовсе не предназначены учить". На этот раз речь пойдет уже не об отношении знаков к знакам, а мы приступаем к отношению знаков к означиваемым вещам.

Лакан: — "От знака к обучению". П. О. Бернарт: — Это плохой перевод, скорее "к означиваемому".

Лакан: — Вот как вы переводите "dicendum". Да, но святой Августин говорит нам, с другой стороны, что "dicere", являющееся основным смыслом речи, это "docere".

П.О. Бернарт: — Я пропущу две или три страницы. Итак, Августин утверждает, что знак, когда его слышат, направляет внимание на означенную вещь. Чему он приводит возражение с аналитической точки зрения интересное, поскольку оно встречается время от времени. — Что ты скажешь, спрашивает онуАдеодата, если собеседник в шутку сделает заключение, что если кто-то говорит о льве, то лев выходит из уст говорящего? — Это знак, отвечает Адеодат, выходит из уст говорящего, а не значение; не понятие, а средство его передачи. Теперь, Августин хочет нас подвести к тому, что, по сути, знание исходит от вещей. Сначала он спрашивает, что нужно предпочесть — означенную вещь или знак. Следуя универсальному в ту эпоху принципу, означенные вещи нужно ценить больше, чем знаки, поскольку знаки подчиняются означенной вещи, а все, что подчиняется другой вещи, менее достойно, чем то, чему оно подчиняется. — По крайней мере, ты не судишь об этом иначе, говорит Августин Адеодату. Но тот находит ему возражение.

Ад. — Если мы говорим непристойность, то это имя, на мой взгляд, гораздо достойнее им означенной вещи. Поскольку мы предпочитаем это слышать, нежели чувствовать.