Работы Фрейда по технике психоанализа.

В этом зиянии насчитывается лишь очень ограниченное количество объектов, которые пациент не может даже назвать, как вы хорошо заметили. Безусловно, он уже схватывает слова, но uerBejahung, принятия этих слов. Вместе с тем, как это ни парадоксально, его способность к сопереживанию гораздо выше обычной, поскольку его отношения с реальностью не порождают в нем тревоги. Заметив на кофточке Мелани Кляйн щепки от разломанного карандаша, он говорит: "PoorMelanieKlein".

В следующий раз мы рассмотрим проблему отношения символического и реального в самом сложном аспекте — в аспекте его происхождения. Вы увидите его связь с тем, на что мы обратили внимание в комментарии г-на Ипполита — с функцией деструкционизма в формировании человеческой реальности.

17 февраля 1954 года.

VII. Топика воображаемого

Размышление об оптике. Знакомство с перевернутым букетам.

Реальность: изначальный хаос. Воображаемое: рождение "собственного Я". Символическое: позиции субъекта.

Функциямифа об Эдипе в психоанализе.

Тому, о чем я предполагаю сегодня говорить, я дал заглавие "Топика воображаемого". Подобная тема достаточно значительна, чтобы посвятить ей многие годы обучения, но поскольку некоторые вопросы, касающиеся места воображаемого в структуре символического, соответствуют нити нашего изложения, то сегодняшняя беседа может претендовать на такой заголовок.

Не без умысла, необходимость которого, я надеюсь, выявится для вас в совокупности нашей работы, я представил вам в прошлый раз случай чрезвычайно показательный, поскольку он вкратце демонстрирует нам взаимную игру трех терминов, которые мы уже имели случай ввести, — воображаемое, символическое и реальное.

Без этих трех систем отнесений невозможно понять что-либо во фрейдовской технике и опыте. Многие трудности, будучи соотнесены с такими различиями, предстают в более обоснованном и понятном виде. То же самое касается и неясностей, отмеченных г-жой Желинье в связи с текстом Мелани Кляйн. При попытке разработать опыт мы должны принимать в расчет не столько понятные моменты, сколько всякого рода неясности. Достоинство изложения г-жи Желинье как раз в том и состоит, что она выделяет в данном тексте непонятное.

Вот в чем обнаруживает себя плодотворность метода комментария. Комментирование текста подобно работе аналитика.

Сколько раз приходилось мне слышать от тех, кого я контролирую, слова: "Мне казалось, я понял, что он хочет сказать то-то и то-то", — и замечать им в ответ: "Больше всего мы должны остерегаться чересчур много понимать, понимать больше того, что содержится в речи субъекта". Интерпретировать и воображать, что понял, — это вовсе не одно и то же, но как раз противоположное. Я бы даже сказал, что дверь аналитического понимания открывает нам определенный отказ от понятности.

Мы не можем довольствоваться одной лишь кажущейся убедительностью, связностью текста. Безусловно, все остается в рамках уже привычных нам перепевов — инстинктивное созревание, первичный инстинкт агрессии, садизм оральный, анальный и т. д. И тем не менее, в регистре, выведенном Мелани Кляйн, проявляются и некоторые контрасты. К их детальному рассмотрению я и собираюсь обратиться.

То, что показалось г-же Желинье странным, парадоксальным, противоречивым в функции эго — будучи слишком развитым, оно останавливает всякое развитие, развиваясь же, вновь открывает доступ к реальности, — как раз и представляет собой узловой момент. Как случается, что доступ к реальности вновь открывается в результате развития эго? Какова подлинная функция интепретации Кляйн, отмеченной чертами вторжений, искусственных вкраплений в субъект? Вот вопросы, к которым нам предстоит сегодня еще раз вернуться.

Вы должны были сразу же заметить, что в случае этого юного пациента реальное, воображаемое и символическое ощутимы на самой поверхности. Символическое: я учил вас отождествлять его с языком — что ж, не по мере ли того, как Мелани Кляйн говорит, нечто происходит? С другой стороны, когда Мелани Кляйн замечает нам, что объекты конституированы игрой проекций, интроекций, выбрасываний, обратных включений плохих объектов и что субъект, проецируя свой садизм, видит его возвращающимся от этих объектов и таким образом оказывается заблокированным боязливым беспокойством, — не чувствуете ли вы, что мы находимся в области воображаемого?

Итак, вся проблема заключается в сопряжении символического и воображаемого при конституировании реального.

Чтобы внести некоторую ясность, я напомню вам небольшую модель — подобие стадии зеркала.

Стадия зеркала, как я часто подчеркивал, не является лишь моментом развития. Она еще и показательна, ибо вскрывает некоторые отношения субъекта к своему образу как прообразу Urbild. собственного Я. Так вот, стадия зеркала, отрицать которую невозможно, демонстрируется средствами оптики — что также нельзя не признать. Случайно ли это?