Работы Фрейда по технике психоанализа.

Лакан: — То, что Фрейд называет желанием сновидения, является элементом бессознательного.

Д-р Перье: — Совершенно верно. Как говорит Фрейд, сперва происходит образование предсознатеяьного желания сновидения — в состоянии бодрствования, как я предполагаю, — что позволяет бессознательному влечению выразиться благодаря материалу, то есть в дневных обрывках предсознатеяьного. Вот где возникает запутавший меня вопрос. Употребив термин "предсознательное желание сновидения", Фрейд говорит, что ему не было необходимости существовать в состоянии бодрствования и оно может уже обладать иррациональным характером, свойственным всему бессознательному. Оно лишь бывает выражено в терминах сознания.

Лакан: — И это важно.

Д-р Перье: — Нельзя смешивать, говорит он, желание сновидения со всем, что относится к порядку предсознатеяьного.

Лакан: — Вот!

Заметьте, как обычно понимают данный отрывок после прочтения. Говорят, что есть нечто очевидное и нечто латентное. И тут начинаются определенные усложнения. Очевидной является композиция. В результате разработки сновидения — очень любопытный оборот первого из его аспектов, воспоминания — субъекту удается воскресить в памяти очевидную часть сновидения. А вот то, что составляет сновидение, действительно относится к бессознательному, и нам необходимо отыскивать его. Находим мы такое желание или нет, очертания его заметны лишь на заднем плане. Бессознательное желание является как бы направляющей силой, принуждающей все Tagesresten, все неясные вспышки в сознании организоваться некоторым образом. Такое составление приводит к образованию очевидного содержания, т. е. миража, ничего общего не имеющего с тем, что мы должны реконструировать — с бессознательным желанием.

Как можно представить это моей схемой? Благодаря г-ну Ипполиту уже в начале сегодняшней встречи мне весьма кстати пришлось раскрыть все мои карты. Мы не сможем сегодня же целиком решить поставленный вопрос, однако необходимо хоть немного продвинуться вперед.

Теперь нам потребуется вмешательство так называемых "команд" механизма.

Итак, субъект осознает свое желание в другом, при посредничестве образа другого, наделяющего субъект призраком собственного могущества. Подобно тому, как в наших научных рассуждениях мы довольно часто сводим субъекта к глазу — мы можем точно так же свести его к персонажу, мгновенно запечатленному в отношении к предвосхищаемому им образу самого себя, безотносительно к его эволюции. Но мы должны отметить себе, что это — человеческое существо, что рождается оно в состоянии беспомощности, и что слова, язык чрезвычайно послужили ему призывом; причем призывом самым жалким, поскольку от этих криков зависит его питание. Уже выявлена связь состояний зависимости с этими первичными отношениями матери и ребенка. Однако это не повод скрывать, что столь же преждевременно такое отношение к другому получает в устах субъекта имя.

Переход к человеческому состоянию заключается именно в том, что имя, каким бы неотчетливым оно ни было, обозначает определенное лицо. Если уточнять, в какой момент человек становится человечным, скажем, что это происходит тогда, когда он хоть сколько-нибудь вступает в символическое отношение.

Как я уже подчеркивал, символическое отношение является вечным. И не потому лишь, что оно требует в действительности наличия трех лиц — оно вечно в том, что символ вводит третье, элемент опосредован™, определяющий места двух присутствующих персонажей, переводит их в другую плоскость и видоизменяет их.

Я хотел бы еще раз подробно остановиться на этом моменте, даже если нам придется прервать для этого наш путь.

Г-н Келлер, будучи философом гештальтистом и не сомневаясь поэтому в своем превосходстве над философамимеханицистами, много иронизирует на тему стимула-реакции. Он говорит, в частности, следующее (вот забавная ситуация!): я получаю, скажем от г-на Н…, нью-йоркского издателя, заказ на книгу — если мы находимся в регистре стимул-реакция, можно было бы подумать, что стимулом мне послужил этот заказ и что моя книга была ответом. 0-ля-ля! — восклицает Келлер, апеллируя, как нельзя более обоснованно, к жизненной интуиции, все не так просто. Я не довольствуюсь лишь ответом на такое предложение, я пребываю в состоянии страшного напряжения. Мое равновесие — гештальтистское понятие — восстановится лишь тогда, когда данное напряжение приобретет форму реализации в тексте. В результате получения такого призыва у меня возникает динамическое состояние неуравновешенности. Этот призыв будет удовлетворен лишь будучи принят, т. е. тогда, когда замкнется круг, предваряемый уже самим фактом такого призыва к полному ответу.