Работы о Льве Толстом

Именно на основе такого представления об эпохе Риль советует обратить осо­бенное внимание на крестьянство: «Все меры к обеспечению общественного спо­койствия, к укреплению государственной власти не могут быть долговечны, если они не исходят из того основного положения, что консервативный элемент госу­дарства составляет крестьянин; что поэтому прежде всего его положение должно быть возвышено, его характерные черты сохранены, его потребности удовлетво­рены. Крестьянин восстанавливает в обществе равновесие, нарушенное неестест­венным развитием цивилизации; социализм теперь уже нельзя победить ни прес­сой, ни мерами правительства, но его можно одолеть посредством крестьян, посредством заботливого сохранения их нравов и обычаев». Эта точка зрения, конечно, очень родственна позиции Толстого, которая создалась на той же основе (ср. письмо к Блудову 1856 г.) — с той разницей, что у Толстого не могло быть продуманной исторической и социально-политической системы, а был «инстинкт». Замечательно, что в период чтения Риля, как бы в результате размышлений о кре­стьянах и своей работе, Толстой записывает в дневнике (24 августа): «Видел во сне, что я оделся мужиком и мать не признает меня».

Славянофилы не обратили особенного внимания на общие суждения Риля, высказанные в книге о «Гражданском обществе», как и вообще на этот том «Есте­ственной истории». Толстой, как это видно по последней записи дневника, читал, по-видимому, и этот том. Здесь, как, правда, и в первом томе («Land und Leute»), имеются, кроме характеристики немецкого крестьянства, страницы, посвященные вопросу о социальном романе и об изображении крестьянина в литературе. Сла­вянофилам это было безразлично, — Толстой, наоборот, был очень занят этим вопросом, особенно после чтения Ауербаха. Недаром именно в связи с чтением Риля у него явилась мысль: «Но где же место Ауербаха?» Риль пишет: «Разве это не многозначительный факт, что наши художники уже не могут иначе рисовать от­дельную личность, как в обстановке определенного общественного кружка, что общие типы любовника, героя, интригана и т. д., как их изображали в прежнее время, уступили место стереотипным фигурам совсем другого сорта, фигурам, имеющим общественную индивидуальность... Пусть сравнят поэтические нраво­описательные картины из крестьянской жизни, начертанные пленительным пером Юнг-Штиллинга и Гебеля, с обработкою той же темы в сочинениях Иммермана, Ауербаха, Иеремии Готхельфа. Те старые, деревенские нувеллисты рисовали нам крестьянина как характерную личность, с его индивидуальною задушевностью, как фигуру маленькой жанровой картины; эти новейшие, наоборот, берут его преиму­щественно как члена общества, выдвигают на первый план особенности крестьян­ства (Bauemtum), социальный мотив звучит всюду — даже там, где незаметно ни­какой тенденции».

Таким образом, имя Риля неразрывно связано с тем немецким литературным народничеством[445], которым так серьезно заинтересовался Толстой и следы зна­комства с которым скажутся не только в ближайших по временам вещах Толстого («Идиллия», «Поликушка»), но и в гораздо более поздних — в народных рассказах 80-х годов. Поскольку для исторического понимания Толстого важно знание не­мецкого народничества не только в виде отдельно взятых его представителей, как Ауербах, но и в качестве целого литературного течения, публицистически обосно­ванного, постольку необходимо учесть Риля как одного из главных вдохновителей этого народничества.

5

Фрёбель, принявший Толстого за радикала и реформатора, был отчасти прав, но только отчасти. С конца 1859 г. Толстой, действительно, заболевает «детской болезнью левизны» и резко порывает с прошлым — с эпохой «Альберта», с эпохой подчинения Тургеневу и Дружинину, с эпохой яростной борьбы против Черны­шевского. Как бы назло «Современнику», превратившемуся в орган разночинной интеллигенции и, в связи с этим, проделавшему в редакции своего рода «чистку», Толстой хочет показать, что он, отвергнутый и занесенный в списки людей «оста­новившихся», на самом деле гораздо решительнее и в настоящем смысле радикаль­нее этой интеллигенции. Так заново завязался общественный поединок Толстого с русской интеллигенцией — с современностью и с «Современником».