Рабство. Маги. Суета

— Да, мне будет интересно посмотреть на него, если, конечно, он доберётся живым в Олод. Хотя я предпочитаю не использовать ментальную магию. Последствия её часто бывают непредсказуемы. Что же касается этого юноши… После закончившейся войны у нас предостаточно рабов, так что этот мальчик может быть интересен с точки зрения науки. У нас не так много способных к магии парней и девушек. Думаю, мне не составит труда привлечь его в наши ряды, а затем сделать своим учеником. Не люблю я возиться с детьми, а это взрослый, способный к магии человек. Мне будет интересно с ним работать.

— Как вам будет угодно. Как пожелаете.

— Есть ещё что-то, о чём мне стоит знать, Феодус?

— Нет, всё остальное — это мелочи, верховный магистр, не стоящие вашего внимания. Раскопки продолжаются, смертность от несчастных случаев среди рабочих не выше, чем ожидалось, провизии хватает, атаки диких зверей удаётся отбивать. — Феодус решил не докладывать о ещё нескольких инцидентах, которые могли его выставить в невыгодном свете.

— В таком случае прощай, Феодус. Будет славен Олод!

— Прощайте, верховный магистр. До свидания! Олод вечен!

***

Глупо, наверное, но я начал строить план побега. Нужно ведь было чем-то занять мою голову, чтобы совсем не отупеть от столь однообразного времяпрепровождения.

Когда мы начали наше плавание, а это было на реке, паруса не поднимали, и мы постоянно гребли, наверное, потому что деревья на берегах задерживают ветер, или ветер был не попутным, а течение слабым. Так вот, когда мы гребём, на нашей палубе постоянно стоит надсмотрщик, у которого в арсенале кнут и деревянная палка, которыми он лупит тех, кто не гребёт или как-то ещё нарушает дисциплину. Но как только мы вышли в море, ветер стал попутным, на галере подняли паруса, и мы отдыхали. Поэтому и надсмотрщик появлялся лишь время от времени, проверить, не сбежал ли кто, не планируется ли бунт, искал припрятанные щепки у рабов, да и просто от скуки.

Пока мы в открытом море, нам нет смысла бежать, разве что, если удастся захватить корабль. Однако это проблематично, ведь все мы прикованы цепями за шею к вёслам. Затащить весло полностью на палубу не получится — лопасть не пролезет. Сломать его тоже силы не хватит. Топора, чтобы перерубить цепи или хотя бы весло, нам никто тоже почему-то не дал.

Единственным вариантом освободиться было открыть замок на ошейнике и снять его. Когда на палубе не было надсмотрщика, я и некоторые другие рабы пытались отгрызть или отломать щепки от весла или от корабля, и сделать из них что-то вроде отмычки. Благо дерево, из которого сделаны весла и корабль, не было таким твёрдым, как то, из которого была сделана моя клетка. Замки при этом были довольно примитивными. Именно поэтому, если вдруг надсмотрщик находил у кого-то одного щепку, то выписывал десяток палок всему ряду гребцов.

У меня щепка была. К счастью, охрана её у меня не нашла — я умело прятал её в рукаве (откуда у меня такой навык, сам не знаю). Правда, превратить её во что-то похожее на отмычку пока не получалось. Замок на ошейнике не открывался, но я не оставлял попыток.

Двадцать пять скамей с рабами с одного борта и столько же с другой. На каждой по три гребца. Плюс «глашатай», как я его назвал — невольник, который сидел позади всех, на равном удалении от бортов, и задавал темп гребли своим хриплым голосом (я думал, что ему полагается барабан, однако его почему-то не было, так что он использовал свой голос). То есть сто пятьдесят один раб только на нашей палубе, и скорее всего, примерно столько же на палубе над нами. Я сомневаюсь, что экипаж корабля, несмотря на свои навыки и наличие оружия, смог бы нас всех остановить, если бы мы освободились. Нужно было всего лишь открыть один ошейник. Затем можно было бы дождаться ночи, освободить других и поднять бунт. Провести остаток жизни в качестве гребца на галере в мои планы не входило. И да, я готов был на убийство ради своей свободы. Наверняка подобный душегуб дремлет до поры до времени в глубине души у каждого белого воротничка.

Шёл день за днём. Ветер иногда пропадал, и снова приходилось грести. У меня отросла борода, и я теперь мало отличался внешне от других гребцов. Жутко чесалось немытое пару месяцев тело, а мою голову колонизировали вши, перекочевав от кого-то из коллег. Наличие этих жильцов в моей шевелюре не радовало совсем, хотя у местных, похоже, их наличие считалось признаком крепкого здоровья.

Шёл день сурка. Я потерял счёт времени — дни мало отличались друг от друга. Гребля. Отдых. Гребля. Отдых. А в перерывах между этими интереснейшими занятиями мы питались трижды в день и испражнялись под себя — в специально проделанные отверстия в скамьях. Вот и всё наше скудное разнообразие дел.

Про дом и близких я вспоминал всё реже, ибо что толку вспоминать, если сделать всё равно ничего не могу?