Рабы культуры, или Почему наше Я лишь иллюзия

– Да нет же! Ты должен сделать вот так! – Со всей хмельной непосредственностью она берёт мою ладонь и демонстрирует, как я должен был заломить её руку за спину. – А потом ты должен прижать меня и поцеловать…

Так наблюдаемые образцы превращаются в причудливые нормы. Маленькая девочка, с рождения наблюдая вокруг себя маму и папу и другие пары родителей, вскоре сама подходит к беззащитному мальчику и выдаёт с угрозой в лицо: "когда вырастем, ты на мне женишься!"

Она сама ещё не понимает, что такое и зачем этот брак, супружеский долг и раздел имущества, но зато она уже чётко понимает, что надо делать в будущем. Нюансы не важны, важно направление.

Норма выводится по вполне себе арифметическим законам. Если ребёнку показать 100 женщин, 80 из которых будут замужем, а из них 70 ещё и с детьми, то ребёнок посчитает, что "нормальная" женщина – это замужняя и с детьми. Следовательно, незамужняя и бездетная женщина – это ненормально. Но самое главное, что здесь уже есть не просто статистика, но и выражение оценки. Действительность начинает оцениваться в критериях той самой нормы. Объективное описание ("из 100 женщин 80 замужних, из них 70 с детьми") превращается в субъективную оценку ("женщина должна быть замужней и с детьми"). Именно этот переворот в явлении нормы и оказывается интересным и важным: превращение описания в предписание. Норма как характеристика статистическая очень скоро становится характеристикой идеологической. Норма обретает ценность. Она становится ориентиром и обретает власть призывать и даже требовать. И дальше от способности судить о действительности норма переходит к способности действительность осуждать. От суждения к осуждению. От описания к предписанию.

Эта удивительная метаморфоза в философии известна под названием Принципа Юма: категорическая невозможность логического перехода от описания ("так есть") к предписанию ("так должно быть"). Почти триста лет назад в "Трактате о человеческой природе" Дэвид Юм заметил, что каждая этическая теория начинается с описания фактов и сопровождается связкой "есть", которая по ходу дальнейшего изложения незаметно подменяется связкой "должно". Юм показал, что такие переходы необоснованны, и из "есть" не может вытекать никакого "должно". Предписание не может вытекать из описания. Но среднестатистический человек не замечает этой подмены в своём мышлении – уж больно тонка для его понимания грань между "есть" и "должно быть".

Когда я пояснял искусственность моногамных отношений одной очаровательной девчонке, я говорил, что со всяким любящим человеком бывало, что он вдруг встречал кого-то ещё неординарного, к кому вдруг просыпался интерес, помимо "основного партнёра". Девчонка тут же всплескивала руками и вскрикивала: но это же неправильно!

Я слегка озадачивался и пытался пояснить снова, но ещё раз встречал ту самую реакцию. Стало понятно, что между нами если не бездна, то значительный провал. Я пытался пояснить, что говорю не о том, что правильно или неправильно, а о том, как есть, как бывает. На что она опять вскрикивала: но так же нельзя! Это неправильно!

И как я дальше ни силился, так и не смог объяснить, что мы говорим о совершенно разных смысловых уровнях. В ответ на мои описания того, какая объективная действительность есть, она эмоционально противопоставляла свою субъективную действительность, которая "должна быть". Она так и не поняла, о чём я. Для неё описание и предписание ничем друг от друга не отличались. В царстве обыденного сознания Принцип Юма попран, растоптан и погребён в безымянной могиле.

Ребёнок, с рождения наблюдая маму у плиты, выводит норму: "женщина должна готовить". Не "женщина готовит" (описание), а именно "должна готовить" (предписание).

С самых ранних лет мы постоянно видели мальчиков только в штанах (я говорю о своём позднесоветском детстве) – в итоге мы вывели норму: "мальчики должны носить штаны". Поскольку и девочки в нашем советском детстве редко надевали штаны и ходили в основном в юбках, то и на их счёт норма гласила: "девочки должны носить юбки". И дальше мы старались уже самостоятельно подчиняться выведенным нами же нормам. И этот причудливый процесс нормообразования в дальнейшем будет позволять нам не только принуждать женщин к занятиям "женскими делами", а мужчин – "мужскими", но даже и откровенно порицать, осмеивать тех, кто вдруг возьмётся не за "своё дело".

В XV веке одно из предъявленных обвинений сожжённой на костре Жанне Д'Арк состояло в ношении мужской одежды. Мы ушли, но не далеко.