Рабы Парижа

Граф де Пимандур их покинул на другой же день после свадьбы. Цель его жизни была достигнута: он разъезжал в карете с настоящими древними гербами, на которые имел полное право. Ну, если не он, так его дочь. И все наперебой приглашали его в гости. А он принимал все приглашения и за время визита успевал множество раз произнести слова "моя дочь, герцогиня де Шандос".

Палузат был на вершине блаженства.

Когда молодые уехали, он тут же переселился в замок Шандос, воображая, что занял в обществе место старого герцога.

Мари в это время страдала в чужом и неприятном ей Париже.

Войдя впервые во дворец де Шандосов, она растерялась.

Покойный герцог, отказывая во всем себе и сыну, был расточителен до сумасбродства, украшая дворец для внуков.

Сколько там было золота, серебра, дорогих картин и статуй, великолепных ковров и невиданных редкостей! Трое старых слуг встретили хозяев у парадного входа и доложили, что комнаты готовы, а обед подан.

Все это было слишком похоже на прекрасный сон или волшебную сказку.

Норберт тоже чувствовал себя неловко.

К счастью, старый Жан хорошо знал прежние порядки дома де Шандосов.

За две недели он восстановил все.

Но шум, блеск и царское великолепие дворца не оживили его для молодой герцогини. Она находила комнаты слишком большими, потолки слишком высокими, обои слишком пышными…

Она была одинока среди множества снующих по своим делам лакеев, которыми уверенно и четко руководил Жан.

Несколько ее подруг были сейчас в Париже, но Норберт категорически запретил принимать их, считая, что они недостаточно знатны. Сами же де Шандосы не ездили в гости из-за траура.

Одна, всегда одна! Бесконечные часы, дни, недели…

Могла ли она не вспоминать Жоржа?

Если бы позволил отец, то она была бы сейчас маркизой де Круазеноа и наслаждалась бы счастьем где-нибудь в Италии…

Норберт же вел ту бессмысленную жизнь, которая обычно заканчивается разорением или самоубийством. Парижские вертопрахи с восторгом приняли в свою компанию человека столь знатного и богатого, как герцог де Шандос. Все поздравляли его с обретением свободы, льстили, угождали и бессовестно пользовались его доверчивостью деревенского простофили.

У герцога неожиданно оказалось так много искренних друзей, что он растерялся, не зная, кому отдать предпочтение.

Он пренебрегал всеми условностями, принятыми в обществе. Понимая, что не может состязаться с парижанами в любезности и остроумии, Норберт легко превзошел всех расточительством, грубостью и цинизмом.

Не спрашивая цену, он приобретал лучших скаковых лошадей. Без особых причин затеял две-три дуэли и успешно провел их. Постоянно появлялся в приличных домах с женщинами веселого поведения…

Целыми днями он скакал верхом по городу, наносил визиты, фехтовал, бил баклуши в компании кормящихся за его счет прощелыг. Ночью пировал и играл в карты. Домой возвращался всегда на рассвете, проиграв все, что было в карманах. При этом его ноги и язык заплетались так сильно, будто соревновались между собой.

Жена его почти не видела.

Жан, выгружая по утрам хозяина из кареты, тяжело вздыхал.

Он не боялся разорения своего господина, но опасался за честь рода де Шандосов.

— Поберегите свое имя, ваша светлость! — не раз говорил он Норберту.

И неизменно слышал в ответ:

— Мне все равно, лишь бы скорей умереть…

Эта шумная жизнь опьяняла герцога и он погружался в нее все глубже с единственным желанием: не думать и не помнить.

Не помнить о Диане и не думать о ней.

Но, несмотря на все усилия, Норберт не мог ее забыть.

Однажды в феврале, катаясь верхом по Елисейским полям, он заметил, что ему приветливо машет рукой закутанная в меха женщина.

Герцог решил, что это одна из знакомых актрис, смело подъехал к ее экипажу — и обомлел, узнав графиню де Мюсидан.

Диана была не меньше его взволнована неожиданной встречей. С минуту оба молчали.

Кучер Дианы начал поглядывать на них с плохо скрытым любопытством.

Норберт понял, что надо поскорее начинать разговор и вести его очень осторожно.

— Вы уже в Париже, мадам? — спросил он, не придумав ничего лучшего.

— Да, герцог.

— Давно?

— Во вторник исполнится два месяца с тех пор, как мой муж и я переехали сюда.

Слова "мой муж" Диана произнесла с особым ударением.

— Вам нравится Париж?

Норберт хотел спросить: "Вы долго тут будете?"

— Да. Время здесь течет так быстро, что я его просто не замечаю.

Мадам де Мюсидан улыбнулась.

— А как поживает герцогиня де Шандос? — осведомилась она.

Норберт вздрогнул.

— Герцогиня? — глухо переспросил он.

Диана не дала ему ничего сказать. Она подала на прощание руку и нежным голосом проворковала:

— Надеюсь, что мы с вами навсегда останемся добрыми друзьями. До свидания!

И она уехала.

Норберт был настолько ошеломлен, что даже не взял протянутую Дианой руку.

"Я все еще люблю ее! — думал он. — Ее одну!"

Герцог пришпорил коня и поскакал к Триумфальной арке, с трудом лавируя между каретами и высматривая экипаж мадам де Мюсидан.

Но она, вероятно, свернула в какую-нибудь боковую аллею.

— Я должен ее видеть! И я найду ее во что бы то ни стало! Она не забыла меня: об этом ясно говорят ее взгляд и голос! — шептал Норберт на скаку.