Рабыня благородных кровей

Теперь Джурмагун выглядел как мальчик, впервые оставленный наедине с женщиной. Он ничего не помнил, ни о чем не думал, только сторожил чуть заметный трепет её густых пушистых ресниц. Вот сейчас она поднимет их, и случится чудо!

Спроси сейчас кто-нибудь у него, что с ним происходит, он ответил бы невразумительно:

— Колдовство!

Вот, значит, как решили его победить урусские мангусы? Им это удалось. Ибо великий багатур не хотел возвращаться в действительность из своего сладкого сна.

До сего дня Джурмагун всегда старался обуздать свою плоть, а ещё лучше, умертвить её. Чтобы до конца жизни оставаться глухим к её зову.

Он не раз видел, как на его глазах великие люди теряли свое лицо перед лицом любви. Видел страшную власть над ними самых обычных на вид женщин и молил богов хранить его от такой ничтожной участи.

Джурмагун избегал женщин, сколько мог, и теперь, кажется, природа мстила ему, доставив самое прекрасное из всех своих творений прямо к нему в шатер! Он уже много месяцев не имел женщины и, глядя на уруску, понял, что больше не выдержит.

Дальше он вел себя так, будто его и впрямь заколдовали. Любого своего военачальника за подобное — в разгар военных действий! — он отдал бы под плети. Но сейчас полководец об этом не думал. Тургаудам у входа в шатер Джурмагун приказал, чтобы к нему под страхом смерти никого не пускали. А сам поместил прекрасную пленницу на ложе и стал её раздевать.

Женщина почему-то не приходила в себя. Может, оно и к лучшему? Иначе как бы он чувствовал себя под её обвиняющим взглядом? Он даже мысленно уговаривал ее: потерпи ещё немного! По его собственным понятиям он действовал как вор — не женщины же ему бояться! — но ничего с собой не мог поделать.

Наконец он освободил её от всех одежд и стал рядом на колени, пододвинув серебряный подсвечник в виде ощерившейся головы какого-то диковинного животного. Впервые у него возникло желание рассмотреть женщину, а не просто использовать её и забыть!

Пламя в светильнике слегка колебалось то ли от проникающего в шатер холодного ветра, то ли от его учащенного дыхания, и потому казалось, что тело женщины будто живет само по себе, отдельно от его хозяйки.

Он тронул рукой её грудь, которая тут же ожила под его лаской. Чуть касаясь бело-розовой нежной кожи, он провел вниз по её животу, скользнул во впадину в пушистом треугольнике. Пленница вздрогнула и простонала что-то на своем языке. Это был не возглас страха, а призыв, и он не смог остаться простым наблюдателем.

Одежда будто сама соскользнула с тела мужчины, и он, накинув на красавицу легкое, но теплое одеяло из лебяжьего пуха — один из его многочисленных трофеев, прежде казавшийся ненужным, — и сам нырнул под него.

Он прижался своим разгоряченным телом к её прохладному и задохнулся от желания. Но теперь он уже не хотел брать её бесчувственную. Он хотел видеть её глаза. И потому жадно, исступленно ласкал её тело, чувствуя, как она приходит в себя и… отвечает! Отвечает на его ласки!

Но вот она открыла глаза, действительно невозможно зеленого цвета, и шевельнула губами, как если бы собиралась издать крик ужаса, но такого он не смог бы пережить, потому просто прижался своим ртом к её рту и с бесконечной нежностью овладел ею, заставляя её против воли участвовать в его неистовом танце любви.

Глава пятьдесят пятая. Законная жена

На землю опустилась ночь. Вернулись в свой стан монголы, на прощание погрозив кулаками упрямому городу и гортанно выкрикивая на своем языке угрозы глупым урусам. Не захотели отдать десятину, отдадут все, что имеют, и город, и свои никчемные жизни…

Старшина дружинников сменил дозорных на стенах и предложил Всеволоду, который с неистребимым упорством отказывался ранее идти к себе домой:

— Мороз крепчает, княже. Ночь — хоть глаз коли. Мунгалы по своим юртам отправились, а княгиня, небось, извелась в ожидании.

Неожиданно князь согласно кивнул. Он чувствовал себя разбитым и опустошенным. Нельзя было признаваться в том никому, но Всеволод не видел в будущем ничего хорошего ни для себя, ни для лебедян: город плотным кольцом обложили враги. В самой Лебедяни за крепкими воротами сидит предатель, которого князь считал своим соратником. Как жить после этого?

Ингрид ждала его. Кровать была подготовлена ко сну, а княгиня, простоволосая, в ночной сорочке, сидя подле светильника, стежок за стежком вышивала мужу рубаху. Это была не русская, зачастую нарочно упрощенная вышивка, а особая, та, которой обучались в монастырях девицы знатных семей Литвы.

Костяная игла ходила в её руках туда-сюда, что не мешало Ингрид думать и вспоминать свою встречу с Анастасией. Как исказилось лицо бедной женщины, когда её муж-монгол упал под ударом Всеволода! Ингрид тогда обрадовалась и хотела поделиться гордостью за своего мужа с рядом стоящей Анастасией, но увидела, как та побледнела и схватилась за сердце, как если бы удар князя пришелся по ней самой.