Рабыня Вавилона

Адапа проснулся внезапно, точно от удара. Первое, что он почувствовал, — испуг, неясное, леденящее предостережение. В окно ярко светила луна. Белый пыльный столб делил комнату под острым углом на две темные части. И, глядя в это космическое сияние, он не мог различить противоположного угла.

Адапа растер ладонями лицо. От чего проснулся, он так и не понял. Было душно. Льняная сорочка прилипла к спине. Он скинул ее. Ночь несла в своем шлейфе горячие ароматы востока. И он вдыхал это все; это волнение, эту накатившую вдруг бессонницу, запах своего пота, похожего на теплую росу под ладонью.

Он вздохнул и поднялся. Было приятно стоять босыми ногами на глиняном полу. Оглянулся на окно, где почти в самом центре застыл яркий диск с мордой дракона, и вышел.

В коридоре было темно, но он знал здесь все, каждую деталь, и медленно шел, заложив руки за спину, слившись с темнотой, погруженный в мысли, все те же мысли, что томили его, и выхода он не видел.

Остановился в узком переходе со стертыми ступенями. Точно вход в пещеру, зияла распахнутая дверь. Оттуда, из мрака, тянуло сухим теплом не до конца остывшего очага, слабыми запахами кухни.

Адапа вошел. Ощупывая в темноте кухонную утварь, он нашел-таки кувшин с водой. Только теперь понял, как сильно хочет пить. Чистая влага втекала в горло, и он, не спеша, затяжными глотками, пил, теплую сладковатую воду.

Посторонний звук заставил его насторожиться. Он замер. Звук повторился. Какая-то возня, шуршание за перегородкой, где хранились припасы. Он не сразу сообразил, что это было, а когда понял, его обожгло. В следующую секунду раздался приглушенный женский стон.

В голове Адапы шумело. Он едва справлялся с дыханием. Осторожно, чтобы не стукнуть, поставил кувшин и попятился. Не все, оказывается, в доме спали. Больно ударился пяткой о нижнюю ступень. Охнул и, повернувшись, бросился прочь.

Он бежал сквозь анфиладу комнат, где дремали сундуки и кресла. Остановился, упал на узкий ковер, закрыл глаза. Жесткий ворс колол лицо, пахло глиной и пылью. Адапа повернулся на спину, раскинул руки. Сердце успокаивалось.

Сквозь узкое окно, задернутое тонким пологом, струился отфильтрованный лунный свет. Здесь он был мягким, и дракон не смотрел в глаза Адапы. Юноша поднялся, опираясь на ладони. Едва-едва различался узор на ковре. Подошел к бассейну для омовений. Разошлись круги на воде, заколыхалась лунная рябь.

На парапете из необожженного кирпича лежал ворох роз, забытый с вечера. Они пахли солнечным светом, пыльцой бабочек, они пахли, как кожа женщины, и умирали в плотном, влажном полотне ночи, в котором Адапа задыхался, а где-то в череде комнат их ждала ваза с водой.

Он сел на парапет, подтянув к себе одно колено, уткнувшись в него лбом. Как у рабов все просто! Они могут быть с желанной женщиной, их не волнуют условности. За перегородкой была Ольгония, одна из служанок его сестры, теперь он понял это. Это был ее короткий грудной смешок. Она давно жила в доме. Адапе нравились ее рыжие волосы, желто-зеленые глаза под тяжелыми веками и белый рваный шрам на предплечье, который хотелось потрогать.

Там, в темноте, пахнущей инжиром и горчицей, ее ласкает мужчина, кто-то из рабов дома… Адапа не хотел знать, кто. И она отвечает ему.

Он опять ощущал боль в паху, боль в сердце. Со злостью столкнул розы в воду, и цветы поплыли, наполовину погрузившись в темноту. Он испытывал горечь, уже и сам был не рад, что так распустил свои фантазии. Подступили слезы. Адапа зачерпнул в пригоршню воду, омыл лицо. И почему-то стало вдруг спокойно. Он подумал, что и вода, и эти его слезы уйдут в дренажные колодцы.

По всему холму пылали костры. Он шел по пологому склону. Слышал все: приглушенные разговоры воинов, тонкий пунктирный звон в кузнице, ржание коней на выгоне, дыхание Идина, шедшего рядом. Эти звуки не могли заглушить даже крики несчастных хеттов, которых пытали, а затем убили. Перерезали горло четверть часа назад. Их крики все еще стоят в его ушах.

Раньше, ребенком он думал, что привыкнуть к крови невозможно. Но с тех пор он не раз видел, как умирали его воины, как погибал враг. Он привык к крови. И все-таки, жизнь казалась бесконечной, а смерть — чем-то таким, что случается с другими.

— День был длинный и неприятный, господин. Тебе нужно отдохнуть, — сказал Идин.

Авель-Мардук не повернул головы. Он знал, что увидит в глазах Идина. Он не мог обмануть своего друга, так же, как и себя.

— Я не устал, — отвечал он. — Идин, каждый раз, как ты говоришь мне «господин», я чувствую, как ты отдаляешься.

Авель-Мардук остановился, ему все же пришлось посмотреть в глаза спутника. Идин был без шапки. Ветер трепал его волосы. Трещал и гудел костер, искры взметывались и уносились во мрак. Лицо Идина пылало красным золотом, пламя отражалось в глазах и металлических пластинах его тяжелых доспехов.

— Тот хетт, что все время плакал, был совсем мальчишка, — почему-то сказал Идин.