Ради милости короля

– Скорее врата ада покроются инеем, чем я это сделаю, матушка! – оскалил зубы Гуон. – До сих пор не могу поверить, что вы ездили к нему. Да вы ничем не лучше шлюхи!

Гундреда побледнела и скрестила руки на груди. Уилл встал и заслонил ее:

– Вы зашли слишком далеко, брат.

– Вовсе нет! – отрезал Гуон. – Она хочет продать наше наследство за сотню марок. Что это, если не проституция? А ты потворствуешь ей, бесхарактерный червяк. Ты ничуть не лучше!

Повернувшись, он выбежал из комнаты. Гундреда склонила голову в тягостном молчании.

– Я хочу лишь одного – покоя, – прошептала она. – Всю жизнь я сражалась за Гуона, и силы мои иссякли. Как мог он сказать мне подобное?

Она подумала, что он совсем как его отец, который тоже называл всех женщин шлюхами и умел причинять боль. Возможно, это наказание за то, что она наговорила Иде… Собственная жестокость вернулась к ней кружным путем.

Уилл неуклюже похлопал ее по плечу и без единого слова покинул комнату. Гундреда закрыла лицо ладонями, не понимая, почему все так вышло.

* * *

Гуон сидел в кресле рядом с кроватью. Оно принадлежало его отцу и уехало вместе с ним, когда пришлось покинуть Фрамлингем. Иногда Гуон сидел прямо, положив руки на полированные подлокотники, и воображал себя графом, вершителем судеб, владыкой, советником королей. Он был вдвое способнее Роджера, и его выворачивало наизнанку при мысли, что собственная мать и брат предали его, пытаясь заключить соглашение за его спиной. Его кулаки сжались на набалдашниках кресла, и он поклялся, что никогда не отступит. Гуон до сих пор живо помнил, как брал меч Роджера и подпоясывался им, когда их отец был жив. Он помнил приятную тяжесть клинка на бедре. Нельзя было возвращать меч Роджеру. Надо было рассечь брата пополам, пока была такая возможность. Гуон вытянул руки перед собой и воззрился на них. Его плоть уже покрылась старческими пятнами, словно палая листва плесенью. Вот шрам от сарацинского клинка, полученный при осаде Акко, а вот свежая отметина от вытащенной накануне занозы. Если бы и Роджера можно было так вытащить!

Гуон поднял взгляд и нахмурился, увидев вошедшего в комнату Уилла.

– Пошел вон! – рявкнул он.

Уилл тревожно наморщил лоб, но остался.

– Вам не следовало называть нашу мать шлюхой, – произнес он.

– Вы совершенно правы, брат, – оскалил зубы Гуон. – Мне следовало приберечь этот титул для графини Норфолк и всего ее выводка… а своего единокровного брата назвать рогоносцем и любителем чужих объедков.

Уилл прикусил щеку.

– Вы должны повиниться, – настаивал он. – Матушка не заслуживает подобных слов после всего, что для нас сделала.

Гуон не ответил. В глубине души он сознавал, что был несправедлив, но справедливость мало значила для него. Это слабость, а сейчас нужно быть сильным, как никогда.

– Вы хотя бы приедете послушать на следующей неделе? – Уилл протянул руку. – Узнать, что он готов предложить?

– Что, уподобиться барышнику, который торгуется на ярмарке за дешевую шерсть? – Весьма уместное сравнение, подумал Гуон, ведь грубой шерстью накрывают покойников по дороге на кладбище, если погода ненастная.

– Вы ничего не потеряете.

– И ничего не приобрету. Если мы уступим сейчас, все старания пойдут насмарку, как ты не понимаешь?

– Но мы в этом случае останемся ни с чем. Лучше договориться хотя бы о чем-то.

Гуон окинул брата полным отвращения взглядом. Он встал и ткнул Уилла в живот, нависающий над узким кожаным ремнем.

– Ты всегда был мягким, как вываленные кишки, – буркнул он.

– Возможно, но настала пора выйти из борьбы… ради всех нас.

– Я никогда не сдамся, – с горечью пообещал Гуон.

* * *

Роджер сидел напротив своих братьев за дочиста отмытым дубовым столом в гостевом доме приората Тетфорд, на территории более нейтральной, чем Фрамлингем, и такой же родовой. Ночной дождь сменился ясным, солнечным утром, благоухающим весной и новой жизнью. Роджер подумал, что в подобной обстановке Гуон похож на старое засохшее дерево. Пять лет, прошедшие после осады Ноттингема, не пощадили его, и брат неприятно напомнил Роджеру их отца. Казалось, его призрак покинул усыпальницу, чтобы присутствовать на встрече. Черты Гуона обострились, на щеках проступила сеточка вен, уголки рта опустились, а обиженно выпяченная нижняя губа казалась влажной подставкой для неудовольствия. Темноволосый Уилл, страдающий лишним весом, слегка отстранился от стола. Сама его поза говорила об отношении к жизни и нежелании что-либо решать. Вместе Гуон и Уилл составляли весьма непривлекательную пару.

Солнце струилось сквозь открытые окна на стол, за которым сидели братья, и окрашивало лежавшие на нем документы и счета теплым светлым золотом. Писец примостился чуть поодаль, держа наготове роговую чернильницу, перья и чистый лист пергамента.

– Я явился лишь по настоянию матери и чтобы рассеять любые заблуждения, в которые она могла вас ввести! – прорычал Гуон. – Я до самой смерти буду сражаться с вами за свое наследство.

Роджер поднял бровь и указал на документы: