Ради милости короля

Прибежали женщины и отвели ее в спальню, уложили в постель и накрыли одеялами, пока она дрожала от холода и сгорала в огне. Они принесли отвар, чтобы успокоить желудок; Ида выпила его, но он тут же подступил к горлу.

Ида ужасно себя чувствовала большую часть ночи, пока молнии сухой грозы окрашивали небо странным оттенком млечно-пурпурного, отмечая в ее болезненном воображении кончину короля. Ближе к рассвету пролился короткий дождь. С больным горлом и ноющим животом, как будто его пинал мул, Ида заснула под шелест капель, барабанящих по крыше и стекающих с карнизов. Ей снился огонь, сражения и опасность. Она слышала, как первенец зовет ее растерянным, испуганным голосом, но не могла найти его, потому что все окутывал густой туман. Затем Роджер позвал ее по имени и прискакал сквозь ядовитые испарения, протягивая к ней правую руку и обещая спасти. На мгновение ей показалось, что он держит кошель золота, но, когда она посмотрела во второй раз, в руке ничего не было. Она взглянула на мужа и в отчаянии произнесла: «Отец моего ребенка мертв». Роджер смерил ее холодным взглядом судьи и ответил: «Отец твоих детей еще жив».

Ида, задыхаясь, очнулась, слезы струились по лицу. Бертрис раздернула полог и вгляделась в темноту полными беспокойства глазами:

– Миледи, вы звали?

Ида села, вытирая лицо ладонью. Сон еще не выветрился, он был четче, чем обстановка комнаты. Боль пульсировала в голове, Ида была слаба, как котенок, но тошнота прошла, и жар спал.

– Да, – ответила она. – Принеси мне хлеба и кипяченой воды. И розовой воды для умывания.

– Вам лучше?

– Немного, – кивнула Ида. – Хотя сегодня я не сяду на лошадь. Поеду в повозке.

Глаза Бертрис широко распахнулись:

– Вы все же намерены пуститься в путь, миледи?

– Я не смогу попасть в Лондон, сидя здесь, а ведь милорд призвал меня.

Ида чувствовала, как слезы высыхают на лице. Ее мятая сорочка воняла потом и болезнью. Внезапно захотелось встать с постели, переодеться в чистое и уехать как можно дальше.

– Учитывая обстоятельства, мадам, он, несомненно, поймет.

– И все равно я поеду, – упрямо покачала головой Ида. – Поторопись.

Пока женщины умывали ее и доставали одежду из сундуков, яркость сна поблекла, но оставила тяжелый осадок. Ида сумела проглотить кусочек хлеба и с трудом выпила воду, хотя во рту пересохло. Дождь прекратился, и воздух слегка посвежел. Погода вполне подходила для путешествия.

Перед отъездом из Фрамлингема Ида вернулась в часовню помолиться и взяла с собой старших детей, чтобы поставить свечи за упокой души Генриха. Сосредоточенно закусив губу, Гуго крепко держал свечу; он исполнял свой долг. Ида задумалась, сделал ли ее первенец то же самое, но для него, разумеется, это имело бы совсем другое значение. Смерть короля означала для Гуго всего лишь соблюдение ритуалов, но для другого ее ребенка она означала потерю отца и защиты.

Ида проспала большую часть первого дня пути, на этот раз без снов, а когда проснулась, у нее кружилась голова от голода и пустоты. Из ее жизни исчезла важная, определяющая сущность, и место, где она пребывала, необходимо заполнить другими, более радостными сущностями, чтобы исцелиться. Но отыскать их будет непросто.

* * *

Роджер наблюдал, как во двор его дома на Фрайди-стрит въезжает груженая повозка с красно-золотым навесом, которую тянут цугом три сильные серые лошади. Он удивился, не увидев Иду на ее золотистой кобыле, поскольку супруга была умелой всадницей и редко садилась в повозку предоставляя это служанкам и детям. Гуго трусил вместе с рыцарями и слугами, всем своим видом демонстрируя непринужденность прирожденного всадника. Судя по выражению его лица, он претендовал на звание защитника повозки, и Роджер весело и гордо улыбнулся.

– Папа! – Гуго перекинул ногу через седло и, соскочив с лошади, побежал к Роджеру.

Но по пути вспомнил о манерах, скользя, остановился и отвесил поклон. Роджер поклонился в ответ, засмеялся и взъерошил светлые кудри наследника.

– Рад тебя видеть, – произнес он. – Я по вас соскучился. Ты уже ездишь как настоящий рыцарь. Должно быть, усердно тренировался.

Гуго выпятил грудь и просиял:

– А где мать и сестры?

– В повозке. Мама плохо себя чувствовала, но ей уже легче. Она заболела, когда услышала о смерти короля.

Роджер принял это к сведению, подняв бровь, но ничего не сказал. Смерть Генриха не стала для него неожиданностью, поскольку в Вестминстер просочились слухи, что король болен сильнее обычного. Сам он был рад освобождению. Наконец-то можно смести прошлое, словно старую солому в помойную яму, и начать все с чистого листа. Он подошел к повозке как раз в тот момент, когда слуга помогал Иде выйти. Роджер занял место слуги, схватил жену за руку и вгляделся в ее лицо. Она была бледной и изнуренной, но в брошенном на него взгляде сквозила радость, и она пылко ответила на поцелуй.

– Гуго говорит, вы болели, – заметил он.

– Тошнота и жар в течение ночи и дня, – кивнула Ида. – Маргарита переболела тем же самым в пути, но ей уже лучше.