Ради мира на земле

— Ты подожди горячиться. «Сам уйду». Думаешь, мне хочется здесь сидеть? Я вот тоже рапорт за рапортом посылаю — не отпускают отсюда.

— Вы здесь нужны, товарищ капитан. А я — там.

— Ишь ты какой. Здесь нужны, — улыбнулся военком. — Ну, куда хочешь?

— В танковое. Брат — танкист. Ранен… Экипаж погиб.

…В глубину леса уходила железнодорожная колея. Вот в последний раз мелькнули Серебры. Шура стоял у раскрытого окна.

— Ну что, расстанемся скоро с шевелюрой? Мне своих рыжих не жаль, а вот твои… — Сашка Иванов подстроился за спиной Шуры и шутя захватил в горсть его волосы. Он и Ванюшка Чмелев так и не отстали от своего друга.

— Что волосы. Отрастут. В бой бы скорее, — тихо отозвался Сугоняев.

…Ночь. В казармах спят курсанты. И как ни крепок сон, команда «подъем» моментально срывает всех с мест. Секунды на одевание, секунды на построение. И замирает строй.

— По машинам! — эту команду Сугоняев всегда ждал с волнением. И вот уже несутся танки по проселочной дороге. Подбрасывает на пригорках. Идет «бой». Еще не настоящий, учебный, но все равно бой. И вдруг танк резко останавливается.

— В чем дело, Сугоняев? — раздается в шлемофоне голос инструктора. — Перед вами большой ров. Форсировать его!

— Есть! — почти прошептал Сугоняев и потянул рычаг управления. Танк, тяжело наклонившись вперед, медленно сполз с насыпи и вдруг перевернулся на бок. Мотор заглох. А Шурка от досады на себя плакать готов был. Не слушалась его машина, хотя теорию он знал на отлично. Вечером написал домой.

«Родные мои! Фронтовики рассказывают, как приходится действовать в бою, особенно механику-водителю. Они говорят, что у нас здесь на танкодроме рай, а впереди — серьезные упражнения, стрельбы, а вдруг я не выдержу…»

Конечно, писать о том, что, как черепаха, свалился в ров, не стал, но запомнил этот день. Теперь на ученьях был до бесконечности строг и требователен к себе.

С нетерпением ждал писем из дома, а особенно ответ на то, где были строчки: «А вдруг я не выдержу». Почту принесли под вечер.

— Сугоняев, от девушки письмо, — дежурный помахал конвертом. Ребята прыснули.

— От девушки? Тогда это не ему. Это другому Сугоняеву, — пошутил балагур и весельчак Иван Чмелев. — Он у нас сам, как девушка, от каждого грубого слова краснеет.

Шура вскрыл письмо. Катя, сестра, сообщала о домашних делах, просила, чтоб чаще писал домой — мать и отец тоскуют. Писала, что нет весточек от Ивана, который сразу после госпиталя ушел на фронт. Шура быстро пробежал глазами по строчкам и, задержавшись на последней, улыбнулся. «Как это не выдержишь? Не имеешь права. Держись, Шурка!» И пошло в ответ домой коротенькое:

«Даю тебе, сестра, честное комсомольское слово — малодушия больше не будет».

День за днем торопливо бежали недели учебы. Ребята чувствовали, что скоро в бой. И вскоре в составе танковой колонны «Свердловский колхозник» ушли на передовую.

* * *

Коротки боевые привалы, но Шура успевал и машину осмотреть, и домой написать, положив на колени полевую сумку.

«…Жив, здоров. Были моменты, что смерть смотрела в лицо, и я старался изо всех сил бороться и отодвигать свою незаконную смерть».

«…Дорогие мои! В боях и маршах идем вперед. Позади Севск, Бахмач, Чернигов. Я потерял уже три танка, потерял счет дням и опять остался «безлошадным». Мне горько писать об этом, но бой есть бой. И все же отрадно, что мы гоним проклятых гитлеровцев, а не стоим на месте».

Ребята по-доброму шутили над Сугоняевым:

— Заворожен ты, что ли, Шурка, или слово какое знаешь? Всегда выходишь целым и невредимым.

А он отшучивался:

— У меня против них, гадов, средство есть одно, на наших уральских травах настоенное.

Шел третий год войны. Прорвана оборона Гомеля, освобожден Минск, Брест. Еще далеко до Берлина, а танкисты уже вывели на своих танках: «Вперед, на Берлин! Ни шагу назад!».