Ради потехи. Юмористические шалости пера

И я была отдана солдату. Он спрятал меня в объемистый карман своей шинели и начал спускаться с лестницы; но лишь только что вышел на двор, достал меня снова и выпил все содержимое; а меня, пустую бутылку, принес в казармы и поставил к себе под койку.

Здесь простояла я несколько суток, но в один прекрасный день услыхала женский голос:

– Скажите, пожалуйста, голубчики: кто из вас здесь Митрофан Кирилыч, что от винного запойства лечит?

– Я! – отвечал мой новый знакомый.

– И помогаешь?

– Лучше Рукина и Истомина. Я одного капитана от смерти спас. На него уж и черти, и мыши, и змеи ползли, а теперь и глядеть на водку не может, даже дрожь пронимает.

– Голубчик, вылечи… Вот, видишь ли, муж у меня… маляр его один по злобе испортил. Как зачертит, ну просто догола пропьется. Водила я его и к Рукину. Дал он ему чего-то выпить. Ничего, выпил, но только что от него из подъезда вышел – сейчас в кабак… Будь отец родной, попользуй.

– Можно. А вы какого звания?

– Столяры мы, небель немецкой работы делаем.

– Сами хозяйствуете?

– Сами.

– Три целковых стоить будет. Рубль за снадобье да два за леченье. Ну, да угощение с тебя.

– И заглазно лечить можешь?

– Могу.

– Голубчик, приуготовь это самое снадобье к вечеру, я и деньги принесу!

Женщина ушла, а солдат принялся составлять лекарство. Прежде всего он достал меня из-под кровати и налил водой, потом задумался.

– Чего бы мне положить туда? – сказал он. – Стой, положу золы.

Он достал из печки золы и положил ее в меня, потом насыпал толченого кирпичу, квасцов, прибавил дегтю, выпросил у ламповщика керосину и тоже подлил туда, бросил кусок сахару, хотел уже закупорить меня, но вдруг остановился, достал из-под койки стеариновый огарок, наскоблил стеарину и тоже всыпал в меня. После всего этого я была закупорена и вечером отдана женщине с наказом поить этой смесью ее мужа каждый день на заре, а также подмешивать и к вину. Женщина отдала солдату три рубля, дала двугривенный на угощенье и бережно понесла меня к себе домой.

Муж ее лежал пьяный на кровати.

– Савельич, я тебе снадобьица принесла, полечить тебя хочу, – сказала ему жена.

– Немец снадобье-то дал?

– Нет, русский, простой солдатик. Капитана, сказывают, одного выпользовал да семерых купцов.

– Что ж, давай, только разбавь с водкой да прибавь маленько перечку.

Муж выпил.

– Фу, какая гадость! – проговорил он.

– Скусным-то, голубчик, не лечатся. А ты вот закуси булочкой.

В два дня столяр выпил все мое содержимое, но пить водку не бросил, а еще принялся за нее с пущей яростью. Откровенно сказать, я диву далась, как только мог он выпить эту гадость.

Как хорошая шампанская бутылка, я была выполоскана, и столяриха держала во мне сливки к кофию. В один прекрасный день она дала мальчишке-ученику гривенник и велела принести во мне из лавки сливок. Мальчишка исполнил приказ с точностью, но на обратном пути начал шалить, подбрасывая меня кверху, и, ловя, вдруг уронил.

Я упала на тротуар и превратилась в черепки. Содержимое мое разлилось. Мальчишка стоял надо мной и горько плакал. Вкруг его начала собираться толпа. Все судили-рядили. Какая-то баба обмакнула в лужу сливок палец и попробовала на язык, какой-то мужик счел за нужное помазать сливками свои сапоги.

– Эх, молоко-то разлили! – говорил кто-то.

– Чудесно, господа, коли ежели этим самым молоком от грозы пожар тушить. Водой ни в жизнь не зальешь.

Мальчишка продолжал плакать.

– Бить будут? Строг хозяин-то? – приставала к нему купчиха в ковровом платке и в двуличневой косынке на голове.

– Строг, – сквозь слезы отвечал мальчик, – да к тому же он теперича пьяный. Ой, батюшки, батюшки!

– Чем бьет-то? – спрашивает мальчика извозчик.

– Когда аршином деревянным, а когда и так чем-нибудь. Прошлый раз рубанком по затылку хватил.

Начались рассуждения о том, как бить лучше.

– Рубанком как возможно, рубанком можно человека изувечить, – рассказывал какой-то чиновник в фуражке с кокардой, – а на это есть свое положение, утвержденное древнейшими мудрецами. Прежде всего, возьми и вырви из метлы прут, потом, схватив младенца за ухо, ущеми его между колен и дери без боязни, доколе сил твоих хватит.

Вскоре подошедший городовой разогнал толпу. Купчиха сунула мальчишке гривенник.

Я лежала на тротуаре в самом униженном и оскорбленном виде. Горла, на котором когда-то блестела золотистая смола, у меня не было. Я превратилась в ничтожные черепки. Ко мне подошел дворник и начал сметать мои смертные останки с тротуара.

– Эге, – проговорил он, – днище-то еще цело и может пригодиться. Постой, завтра нужно будет конопляным маслом с сажей тумбы мазать, так я вот сюда его и волью. А то так и скипидар для плошек держать, когда ежели иллюминация.

Он поднял мое днище и отнес в дворницкую, а наутро я была наполнена постным маслом с сажей, и этой смесью дворники принялись мазать тротуарные тумбы. Проходившие мимо барыни задевали платьями за тумбы и, само собой, пятнали свои платья.

– Ничего, потрись, потрись около тумбы-то! – говорили им вслед дворники. – Вишь, подол-то распустила, словно павлин заморский!