Ради семьи

Прячась в кустах, за густо разросшимися гибкими ветвями, которые могли прекрасно служить надежной защитой от нежелательных взоров, Шура в сопровождении Зюнгейки, ни на шаг не отстававшей от нее, поглядывала жадными глазами на заветный уголок.

И не только самый пруд, как запрещенный плод, притягивал к себе Шуру. Ее еще больше привлекали ягоды рябины, соблазнительно алевшие среди осенней листвы.

- Ты слышала, что рассказывала Басланихина сестричка? - шепотом обратилась она с вопросом к Зюнгейке. - Слыхала? Сначала дождаться мороза. Пусть тронет ягоды. Когда сморщатся, тогда и снимать…

- Палками сбивать! - поправила ее Зюнгейка.

- Зачем палками? Можно руками.

- Как руками? - И глазки башкирки, узенькие, как щелки изумленно поднимаются на лицо Шуры.

- Очень просто. Влезть на дерево и потом снять.

- Да ведь дерево-то над прудом.

- Не все над прудом. Можно сидеть у самого ствола. А ветку с гроздьями притянуть к себе.

- А если увидят?..

- Никто не увидит. Скоро уйдут в класс. А мы можем остаться на несколько минут.

- А Аня?

- Что Аня? Какая Аня?

- Утопленница… Она нас из пруда глядеть будет. Ой, страшно! - И широкие плечи Зюнгейки невольно вздрагивают.

- Вот глупая! Ой и глупая же ты, Зюнгейка! Веришь во всякую ерунду. Да если бы и послушать тебя, так разве днем-то они, утопленницы, показываются что ли?

- А разве только ночью?

- Фу ты какая, не зли меня!

И Шура сердито топает ногою.

Боже, как сердит ее эта наивная, неразвитая дикарка! Как неинтересна ей, Шуре, эта Зюнгейка с ее ребяческими рассуждениями и как она искренно сожалеет о том времени, когда милая, умненькая Маня Струева, а не эта глупая Зюнгейка, была ее подругой!

Неожиданно раздается звонок, призывающий в классы, и изо всех углов сада по всем его аллейкам потянулись большие и маленькие пансионерки.

Вот последняя девичья фигурка поднимается по ступеням крыльца и исчезает за дверью.

Аллеи, недавно еще оживленные звуками голосов и молодым беспечным смехом, теперь снова погрузились в молчание. Сад опустел.

- Ну что же, идем, что ли?

Шура дергает за рукав Зюнгейку и указывает ей глазами на пруд.

- Идем, - после недолгого колебания соглашается та.

- А ты не боишься? - насмешливо усмехается она по адресу башкирки.

- Ну вот еще! Чего бояться? Зюнгейка ничего не боится. В черный погреб за кумысом одна под землю спускается. У нас, у отца в селении, у каждой избы такие черные погреба под землею роются. В них кумыс гонят и от жары сохраняют. И на лошади не хуже любого малайки (мальчишки) умею скакать по степи, - хвастливо говорит Зюнгейка, совершенно забывая, по-видимому, свои недавние страхи.

- Ну вот, а "идолища" испугалась?

- Не "идолища", а Анну-утопленницу… Я в "это" верю.

- Ерунда! Просто Басланихи трусишь. В примерные девочки, как Манечка наша, метишь попасть.

- Ничего не трушу. Никого не трушу. Грех тебе так Зюнгейку обижать.

- Ну так идем скорее раздобывать рябину. Ты умеешь по деревьям лазить, а?

- Еще бы? И по горам нашим лазила. У нас среди степи и горы есть. Хоть не высокие, да крутые… Так Зюнгейка по ним, как кошка, как кошка, карабкалась.

- Горы не дерево.

- И на дерево сумею. И на дерево тоже. Зюнгейка все умеет, где только ловкость, силу и проворство надо. - И маленькие глазки башкирки горделиво блеснули.

- Ну коли не боишься, идем!

Теперь обе девочки, взявшись за руки, мчатся к пруду. Небольшое озерко в пять сажень длины и в четыре ширины тихо дремлет под осенним солнцем. Деревья и прибрежные кусты роняют на его сонную поверхность опавшие мертвые листья. Отягощенные алыми гроздьями, ветки рябины отражаются в нем.

Шура кидает беглый взгляд на далекие окна пансиона. Слава богу, опасность не грозит с той стороны. Там все тихо, все спокойно. Вероятно, сейчас начнутся уроки. Все рассядутся по местам. Только места их, Шуры Августовой и Зюнгейки, окажутся пустыми. Что будет тогда? Надо поторопиться, однако. Надо скорее нарвать ягод и бежать в класс.

- Живее, Зюнгейка, живее!

Но башкирку не для чего было торопить. Она и так, с быстротой и ловкостью кошки, вскарабкалась на дерево и сидит сейчас на его толстом суку, повисшем над водою.

Ее сильная маленькая рука протягивается к ближайшим ало-красным кистям рябины. Готово - сорвано… Теперь другую, вон ту…

- Скорее, скорее, - стоя под деревом, говорит Шура, переминаясь с ноги на ногу от охватившего ее нетерпения.

Но Зюнгейка как будто и не слышит ее слов. Узкие глазки Карач странно блестят в эту минуту. Лицо, порозовевшее от свежего воздуха, поднято кверху. Душа дикой степнячки, казалось, встрепенулась в ней в этот миг.

Почуяв над собою небо и вокруг себя и под собою гибкие ветви дерева, Зюнгейка в это мгновение как бы слилась с природой. Ведь то же небо, такая же вода и такие же деревья, по которым она лазила с башкирскими малайками их селения, были и там, на ее милой родине, в далеких родных степях. Правда, попадались они редко.