Ради тебя дышу

А еще жители имения, особенно девушки и женщины, в своих осторожных беседах упоминали какую-то вишню. Но стоило одному из фламийцев войти в ткацкую с рутинной проверкой, как все разговоры умолкали. Прямые вопросы не дали ответа. Помощники прежней хозяйки пожимали плечами, не понимая о чем речь. И снова занимались каждый своей работой. На какое-то время с их уст больше ни разу не слышали о вишневом дереве. Однако, отдыхая по вечерам после тяжелого труда в общих залах, погруженные обсуждением своих впечатлений от фламийцев, о своих личных переживаниях, планах на будущее, предстоящих весенних хлопотах, когда с удлинением светового дня, работы также увеличится, в их неспешных разговорах снова проскальзывала та самая вишня. Можно было подумать, что людям за зиму надоели сушеные фрукты, и они соскучились по свежим. Но в имении об этой вишне все говорили с каким-то придыханием и уважением.

И тогда Эдан, невероятно раздраженный невозможностью добиться правды, сказал однажды Оллгару:

– Разузнай-ка мне, о какой такой вишенке они тут все болтают? Ты понимаешь, как?

Оллгар дернул рыжими бровями и понимающе кивнул.

Через день, когда Эдан и Оллгар шагали по длинному коридору, увешанному портретами рода Брайсли, внимание лорда привлек один из них. На нем в полный рост был изображен высокий мужчина с проседью в темных волосах, рядом стоял молодой подтянутый парень в военной форме, между ними на стуле сидела девочка-подросток. Эдан долго смотрел на изображенных на полотне людей и не мог понять, что привлекло его внимание.

– Говорят, это граф Брайсли, его сын и дочь. Наверное, та, что убежала, – пояснил Оллгар.

– Вероятно, – пробормотал Эдан.

Что-то было не так. В этом портрете. В этой девочке. Эдан приблизился, несколько минут изучал лицо девчушки, а потом возглас удивления сорвался с его губ:

– Смотри, мне кажется или у неё – красные глаза?

Оллгар пригляделся.

– Нет, скорее карие. Художник краски перепутал, – улыбнулся он.

Эдан хохотнул и, отвернувшись, они проделали путь дальше.

– Кстати, Эдан, я выполнил твою просьбу, – довольно усмехаясь, сообщил Оллгар.

Тот с неподдельным интересом взглянул на друга.

– Одна до дрожи милая служанка была не в силах противиться моим чарам, – начал Оллгар. – Она, сама того не подозревая, проговорилась, что вишня, о которой они все тут толкуют, это, ты не поверишь…

– Не томи уже, – сказал Эдан.

– Так они называют одну из ткачих, которую, как заметили, многие наши парни, чуть что, они окружают плотным кольцом, скрывая от посторонних глаз.

– Да что ты говоришь? – Эдан потер пальцами подбородок.

– Но это еще не всё. Я велел ребятам понаблюдать за ткацкой, незаметно послушать и оказалось, что они иногда оговариваются и называют её госпожой. Она их тут же обрывает. И судя по разговорам всех местных жителей, они так и не в силах скрыть своего обожания. А пару раз так и вовсе кто-то неосторожно сказал о том, как отлично было придумано спрятать дочь графа среди них.

– Выходит, одна из ткачих – это их якобы сбежавшая госпожа, – задумчиво произнес Эдан.

– Именно, так друг.

– Спасибо, Оллгар. Ты как всегда – великолепен. Теперь я сам займусь этим делом. Даже, интересно понаблюдать за ней. Покажи мне её.

– Хорошо. Что ты хочешь с ней сделать?

– Время покажет.

Ему хватило и пары дней пристального, но незаметного, наблюдения за ткачихой по имени Черис, чтобы понять единственно важное для него желание, от которого даже дыхание его пресекалось, – он хотел её. И хотел только для себя. И должен незамедлительно испробовать на ней свои чары. Спокойное лицо девушки излучало доброту и радость, сияя неким внутренним светом. Она была высока и стройна, и даже скучное длинное коричневое платье с белым передником не сумело скрыть всех прелестей её фигуры. Свои блестящие русые волосы она высоко забирала у висков, закалывая их непримечательной заколкой, а остальные – стягивала в тугой узел. Работала она наравне с остальными, не отлынивая ни на минутку. И лишь, когда другие девушки забывались – или развешивали ткани и чистую одежду на просушку или занимались шитьем, вязанием или вышиванием – и называли её госпожа, та на них недобро шикала или грозила им пальцем. Хохотушки смиренно замолкали, но после снова, как ни в чем не бывало, принимались за работу. А вечерами, ткачихи собирались в общем зале, где вели неторопливые беседы, делились своими страхами, впечатлениями и надеждами. Черис внимательно их слушала, иногда давала советы, а иногда, в силу своего возраста, не могла найти ответа и обращалась за помощью к старшим женщинам. Но ни разу с ее губ не сорвалось ни одной жалобы, ни одного строгого окрика или резкого приказа сделать что-либо за нее.

И всегда, стоило только самому лорду или его поверенным появиться рядом, как вокруг Черис образовывался своеобразный щит – молодые и ткачихи постарше как бы невзначай закрывали её от посторонних глаз. Подобного рода ненавязчивая опека сказала Эдану о многом. Эта девушка, действительно, являлась особенной.