Ради тебя, Ленинград!(Из летописи «Дороги жизни»)

Волна на озере норовистая. Ветер идет сам по себе — волна зачастую вразрез. Упаси бог попасть в шторм! Вал вздымается гребнистый, высоченный. С домину дыбится! Подымет — весь мир виден. Опустит — как в бездну. Вода кипит и пенится кругом. Думаешь: вот гибель! Глядишь — вынесло! Да не всякий раз…

Когда озеро в гнев приходит, кидается на берег. Вода горой идет, все смывает. На моих глазах волна на Коккорево поднялась и от берега кряж сажен в пятьдесят отмахнула.

Говорят, возле этого кряжа застал раз Петра Первого шторм. Три дня царь не мог причалить свой челн к берегу. А когда наконец пристал, отстегал Ладогу плетью. Поостыв же немного, приказал рыть обводной канал. До сих пор ходят по этому каналу суда, прячась от штормовой ладожской волны.

Для меня, конечно, особенно важны были наблюдения смотрителя маяка в зимнее время. И тут я узнал от него много интересного. «Зимой, — утверждал Иван Кузнецов, — лед редко когда простоит с неделю на одном месте. Ледовый покров часто ломается, льдины уносятся ветром. Без числа раз озеро зимой замерзает и снова вскрывается. За десять лет, что работаю здесь, я еще не видел, чтобы Ладога была покрыта сплошным льдом.

Слыхал от стариков, что на середине озера есть место, где всегда гуляет волна. Это место имеет продолговатый вид — вытянуто с запада на восток. Оно как бы отделяет северную часть Ладоги от южной. В длину незамерзающая полынья верст 50 будет, а в ширину 10–15. При сильных северных ветрах она сужается. Бывает, иногда края ее сойдутся вместе. Но стоит перемениться погоде, они снова расходятся».

Самой большой неожиданностью для меня было то, что зимой между маяками Осиновец и Кареджи также могло не оказаться прочного льда. Здесь горловина Шлиссельбургской губы, и ветры гонят через нее воду то в озеро, то обратно. А как раз в этом направлении намечалось тогда строить автомобильную трассу. Командование фронта уже утвердило проект.

Правильность наблюдений Ивана Кузнецова подтвердили рыбаки-старожилы и аэрофотосъемка. В первоначальный проект пришлось вносить срочные коррективы. Ледовую дорогу проложили южнее Осиновецкого маяка. Вагановский спуск находился от него в пяти километрах.

Теперь, месяц с лишним спустя, мне предстояло опробовать отвергнутый вариант. Он предусматривал самый короткий, самый удаленный от противника путь на восточный берег. Но я уже знал из рассказов смотрителя маяка, что лед в горловине Шлиссельбургской губы самый ненадежный…

Вблизи Осиновецкого маяка почти не встречались торосы. Лыжи хорошо катились по ровному снежному насту. До села Черное на восточном берегу тридцать с небольшим километров. Значит, весь путь в одну сторону, думал я, займет четыре-пять часов. Стало быть, завтра к 12.00 я без труда вернусь в расположение батальона. Но этим расчетам не суждено было сбыться.

Через пять километров стали попадаться ледяные горбы. Вскоре они со всех сторон окружили меня, как дюны в пустыне. Вчерашний ветер вызвал здесь сильную подвижку льда. Торосы достигали четырех метров в высоту. Обойти их было невозможно. Я вынужден был снимать лыжи и перелезать через отвесные ледяные стенки.

Такой способ передвижения быстро утомлял. Силы у меня оказалось не так уж много, давало знать длительное недоедание. А тут еще в середине дня резко потеплело. Снег начал прилипать к обуткам тяжелыми комьями.

Набежали облака. Осиновецкий маяк скрылся, а маяк Кареджи еще не показался. До восточного берега было слишком далеко. Ориентироваться можно было только по компасу. Я упрямо шел и шел на восток. И вдруг услышал над головой звенящий гул мотора. Низко, почти на бреющем полете путь мне пересек «мессершмитт». Он летел точно на север.

Я упал в снег, надеясь на свой белый маскхалат. Но летчик, видно, заметил меня раньше. Он развернулся и, спустившись еще ниже, сделал новый заход. Я вжался в снег, не успев сбросить лыжи. Они теперь выдавали меня.

Приглушенно ударил пулемет. Но бил он редко — одиночными выстрелами. У летчика, видно, был на исходе боезапас. Одна из пуль подняла снежный фонтан перед моим лицом. Снег попал за ворот и неприятно холодил кожу. Краем глаза я увидел совсем близко над собой накренившееся крыло с черным крестом. «Мессершмитт» задрал кверху нос и начал набирать высоту.

Фашистские пули хоть и не задели меня, но настроение испортили. От слабости кружилась голова. Я напряг всю свою волю, чтобы приподняться и встать. И тут только заметил, что рядом со мной трещина, через которую уже выступила вода. Снег пропитался ею на большом участке.

Пришлось долго идти в обход. Снег отсырел не только из-за воды. Он таял от внезапно пришедшего на Ладогу тепла. С каждым шагом все труднее было передвигать лыжи. Я часто останавливался и очищал их от снежных комьев. Но они снова быстро налипали на лыжи. Ноги были словно в колодках.

Наконец на исходе дня проглянула игла маяка. Я добрался до него уже в сумерках.