Ради тебя, Ленинград!(Из летописи «Дороги жизни»)

Почувствовав, что «мессершмитты» меня догоняют, резко крутанул руль в сторону. Машина выскочила за снежный бруствер. Самолеты пронеслись на бреющем вдоль трассы. Я спрыгнул на лед, осмотрел кузов. Пули расщепили задний борт. Один ящик упал, из него выпали мандарины, раскатились по льду, как золотые новогодние шарики…

Я собрал их, забросил ящик в кузов. Снова выехал на дорогу. Злость меня взяла на фашистов! Нет, думаю, будут мандарины у ленинградских ребят!

Вспомнился мне исхудалый мальчишка лет десяти. Месяц назад видел его в полуподвале на Невском и не забуду никогда. Там для шоферов устроили столовую, где можно было наспех перекусить, пока разгружались машины. Каждому выдавали по черпаку похлебки и по тоненькой дольке хлеба.

Сев за стол, я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Смотрел на меня мальчишка в не по-зимнему легкой, обтрепанной курточке. Сидел, привалившись к стене, недалеко от входа.

Мерзло скрипела дверь, люди входили и выходили, а мальчишка, не отрываясь, смотрел на меня. Я позвал его, он не двинулся с места. «Стесняется!» — решил я и перевернул на столе свою шапку. Каждый из сидевших рядом шоферов отщипнул от своего мизерного пайка кусочек хлеба и молча положил в нее.

Я взял шапку и подошел к мальчишке. Но он сидел в той же позе, прислонившись спиной к стене. Я взял его за руку, чтобы высыпать в ладошку хлеб, и тогда только понял, что он мертв. Запах еды притянул его в шоферский полуподвал, но голод не оставил больше сил…

Я гнал машину на предельной скорости — лишь бы проскочить 9-й километр! Вдруг в глаза ударил яркий сноп света. Снова «мессершмитты»! Фашистские летчики включили на полную мощность свою подсветку и спустились почти до самого льда. Шли навстречу, как бы на таран, чтобы расстрелять машину наверняка. А мне уже некуда свернуть. Услышал, как загрохотало по кабине, и от напряжения на какой-то миг потерял сознание.

Когда очнулся, машина моя стояла. Мотор заглох, на ветровом стекле две пробоины. Расстояние между ними такое, что голова не уместится. А сам я цел — лишь поранило осколками стекла руки. Они оставались на руле.

Вылез из кабины. Капот и радиатор — как решето. Пробиты передние шины. Задний борт раскрыт. Из кузова выпало несколько ящиков с мандаринами.

А метрах в ста от моей полуторки — «мессершмитт» на льду. Фашистские летчики слишком увлеклись охотой за мной, не заметили зенитную установку, замаскированную в торосах у 9-го километра.

К сбитому «мессеру» бежали люди. Но у меня не было сил сдвинуться с места. Сел на подножку и стал дожидаться ребят из своего звена. Никто из них не думал, что я жив. Когда поняли, что пострадала только машина, Саша Бойкин вдруг рассмеялся:

— Семен! Ты же вылитый Дед Мороз!

Я машинально потрогал подбородок. Щетина моя на ветру заиндевела. Вспомнился командир части, которому я докладывал о потере своей первой машины. Значит, не случайно остался жив. Нельзя же в самом деле убить Деда Мороза!

Знак милосердия ( По воспоминаниям военфельдшера О. Н. Писаренко )

Еще не знают на земле Страшней и радостней Дороги!

Ольга Берггольц

Ноябрь 1941 — апрель 1942 года

Раньше больше всего на свете я боялась воды. Когда нас отправляли на Ладогу, я подумала: «Пусть лучше меня на суше убьет, разорвет бомбой на куски! Но только не смерть под водой». Смешно теперь вспоминать: боялась, что там меня съедят рыбы.

По дороге к озеру нашу полуторку «сопровождал» вражеский самолет. Ехала я в кузове вместе с подругами-медиками.

— Ну, стреляй, фашист! — грозила летчику Наташа Герасимова, совсем еще девчонка, маленькая, смешливая. — Видишь: я еду на льду работать! Не боимся мы тебя! Чего не стреляешь? Стреляй!

И храбро тыкала себя варежкой в грудь.

Когда мы проехали деревню Ваганово и стали спускаться к Ладоге, фашистский летчик отстал. Видно, решил, что дальше нам ехать некуда. Земля на берегу была вся усыпана снегом, а впереди — черный, как пропасть, лед.

Но у самого берега были вморожены колышки. Летчику они, конечно, не видны, а шоферу показывали, где спуск на озеро. Знаменитый теперь Вагановский спуск. С него трасса отсчитывала свои студеные километры. Как съехала я в ноябре на лед, так с тех пор до весны больше не вступала на берег. Высадили меня у 9-го километра от Вагановского спуска, а подруг повезли дальше. Им предстояло обосноваться на других участках.

Ступила я на лед. Он как полированный. Что ни шаг — дзинь, дзинь! Тренькает под ногами. А вокруг — ничего. Чистое поле! Как же я жить тут буду?

Пришлось начинать с укрощения палатки. Она никак не хотела стоять на льду. Заваливалась то на один, то на другой бок, накрывая меня грудой брезента. И бойцы-санитары ничего не могли сделать. Попробовала печку затопить, чтобы хоть чуточку согреться, — лед начал таять! Я даже всплакнула. Накричала в сердцах на санитаров и пошла за помощью к дорожникам. Они вмораживали балки в лед, готовили мостик через трещину.

Пожилой солдат увидел, что я в слезах, подошел.