Ради тебя, Ленинград!

Здесь, за деревней, между Новоладожским и Староладожским каналами был заброшенный песчаный карьер. Сверху он порос травой и кустарником. Это была хорошая маскировка для построенных здесь под землей судоремонтных мастерских. Во всяком случае, фашистские летчики их ни разу не бомбили.

В откосах песчаного карьера Петр Васильевич Войк разместил генератор — целую электростанцию! Электричество использовалось для освещения землянок и ремонтных работ. Днем и ночью в подземных цехах рабочие резали, сверлили, сваривали металл. Здесь ставились заплаты на пробоины в корпусе, выправлялись сорванные взрывом фальшборты, чинились разбитые мачты, изготовлялись шестеренки для поврежденных лебедок. Люди работали так, словно от каждой исправляемой или изготовляемой ими детали зависела судьба всего Ленинграда.

Кроме цехов, под землей были устроены также хлебопекарня, столовая на триста мест, баня, телефоны, медпункт и госпиталь. Словом, настоящий подземный город! Мне с Тамарой Шабановой довелось рыть в нем общежитие и землянки. Они предназначались для пополнения, которое прибыло в Кобонский порт в мае — к самому началу навигации 1942 года.

Почти все новенькие были комсомольцы. Они приехали с комсомольской путевкой, откликнувшись на призыв Александры Чубаровой, Татьяны Шубиной и Александры Смирновой — дочерей потомственных речников.

Я слышала их выступление по радио 24 апреля 1942 года. Они объявили о наборе добровольцев среди молодежи на суда и баржи, пирсы и причалы Ладоги.

Среди прибывших были девушки из Ленинградского речного техникума, куда я мечтала поступить после школы. От их землянок сразу повеяло теплом и уютом. Они украсили свои жилища цветами, фотокарточками, занавесочками и даже ковриками. А работать им пришлось на погрузке угля.

В Кобону поступал в основном печорский уголь. Он был очень пыльный. Немного забавно было вначале видеть худых ленинградок в ватных куртках и брюках, в негнущихся сапогах и рукавицах. Их красивые лица на пирсе густо запудривала черная пыль. Выделялись лишь белые зубы да глаза. Никто из девчат не думал, что придется им заниматься таким делом. Но дневную норму они нередко выполняли на 130–140 процентов. Немало их погибло при бомбежке с лопатой в руках.

Налеты начались, как только пошли суда. Сначала прилетал «фокке-вульф», самолет-разведчик. Его называли «рамой» — у него был раздвоенный хвост. Этот самолет тогда зенитки еще не доставали. Он мог забираться на высоту 8-10 километров. Мы уже знали: если «рама» кружится над пирсами, скоро будет налет. Она разведывала, куда лучше обрушить бомбы.

О налете предупреждал дежурный диспетчер. Он звонил по телефону в операторскую будку на пирсе. Сразу следовал приказ кончать погрузку и рассредоточивать флот.

Баржи, буксиры и пароходы уходили подальше от пирса. Пирс — самое уязвимое место. А нас налет часто заставал на нем. Мы не всегда успевали добежать до берега.

Впрочем, неизвестно, где лучше в бомбежку. Моряки говорили, что лучше в озере, на буксире. Он на волне прыгает, как блошка. Бомбе в него трудно попасть.

Грузчики уверяли, что лучше быть на берегу. Там хоть можно укрыться в земле. Однажды и вправду бомба взорвалась прямо в землянке. Но двое девчат спаслись, спрятавшись под топчаном.

А другая бомба, весом в одну тонну, упала у самого порога диспетчерской. К счастью, не взорвалась в рыхлом песке. Саперы, вытащив взрыватель, долго выгребали из нее желтый тол.

Словом, кто где привык, там и лучше. А я привыкла оставаться в бомбежку на причале. Пряталась под вагонетку или прижималась к рельсу узкоколейки, когда с бреющего полета строчил «мессершмитт».

Насмотрелась я на фашистских летчиков. Больше всего они любили выпускать сверху серии из шести бомб. Взрывы следовали с промежутками 15–20 метров.

После отбоя суда сразу возвращались к пирсам. Санитары уносили убитых и раненых, а мы начинали снова грузить.

Погрузка велась круглые сутки. Когда темнело, работали при свете на причалах. Ночью нас хорошо защищали прожекторы и зенитки. Самолеты не могли нас прицельно бомбить.

Мы с Тамарой Шабановой работали на одном пирсе, но в разные смены. Виделись порой, лишь когда меняли друг друга. Нам приходилось вести учет перевозимых грузов, определять стоимость перевозок, выписывать накладные на суда. Чаще всего мы заполняли форму № 2. Без этих документов не отправлялось ни одно судно.

Грузы к нам на пирсы шли со всех концов страны. Сибирь посылала муку, зерно, масло. Из Средней Азии поступали рис, сахар, сушеные фрукты. С Кавказа в цистернах везли нефть. С Урала направлялось вооружение.

Вскоре стала мала пропускная способность наших причалов. Не хватало судов, в особенности буксирных пароходов. Их чаще всего атаковала вражеская авиация. А грузы нельзя было задерживать на берегу.

Мука, крупа и сахар могли намокнуть от дождя. Масло — растопиться на солнце. Но опаснее всего было задерживать боеприпасы. Их мы старались в первую очередь перегрузить на суда.