Ради тебя одной

Уже на земле, с искренней теплотой попрощавшись с попутчицей – вряд ли он теперь когда-нибудь ее увидит! – Ефим набрал номер Наташкиного испанского мобильника. Она сообщила его три дня назад, и Ефим еще ни разу не звонил по нему. Точнее, звонил, но не дозвонился: видно, для мобильников в коде была какая-то дополнительная цифра, которую Береславский не знал. Он не расстроился: все равно скоро увидятся.

Здесь звонок сразу удался: Наталья ответила немедленно, правда, голос звучал откуда-то издалека.

– Ты, случайно, не из России говоришь? – пошутил Ефим.

– Нет, – ответила жена. – Я буду в Шереметьеве только часов через шесть.

– Что-о?! – взвыл Ефим. Он знал, что Наталья шутит редко. – В каком Шереметьеве? Я в Барселоне!

– Что?! – теперь вскричала Наталья. – В какой Барселоне?

– В испанской, – пояснил муж.

– О господи, – выдохнула Наталья. – А я в зале отлета, регистрирую билет.

– Порви его на части! – заорал Ефим. Он уже понял, что его благоверная собралась в Москву выручать мужа. Наташка же еще не знала о том, что Жаба – в гробу. Она и о Жабе ничего не знала.

– Все кончилось! – орал в трубку Ефим. – Мы победили! Я приехал отдыхать!

– Слава богу, – выдохнула Наталья и надолго замолчала.

– Что ты делаешь? – спросил озадаченный Ефим.

– Рву билет, – объяснила Наталья.

– А сдать нельзя? – взыграло у Береславского жмотское чувство.

– Нельзя. Билет с конкретной датой. И вылет через час.

– На моем же самолете! – дошло до Береславского. – Ладно, черт с ним, с билетом! Давай уже встречаться! Ты где?

– Я у стоек регистрации. А ты?

– А я… – Ефим повертел головой. И обнаружил огромного коня, построенного из таких же полушарий, как и кот, недавно встреченный Натальей и Лариской в одной из припортовых улочек. – Тут жеребец такой чокнутый. Я – рядом.

– Рыбак рыбака… – прокомментировала Наталья. Но радостно – его выходки ее, конечно, расстраивали. Однако если бы он помер, она бы расстроилась навсегда. – Я тебя найду сама, никуда не отходи.

Еще через полчаса они неслись в уродце «Ка» – оплачен-то на две недели – в пансион, куда Наталья пристроила Лариску. Ефим за руль не сел, считая ниже своего достоинства вождение подобного автомобиля. Он разглядывал ярко освещенные барселонские улицы, удивляясь их вечерней заполненности.

– Это только центр, – объяснила ему жена. – Остальной город спит.

Он попросил остановить машину возле одного из кафешек на бульваре Рамбла. Они вышли из машины, сели за столик. За витринным стеклом перед ними жужжал ночной бульвар.

– Хорошо, – сказал Ефим.

– Хорошо, – подтвердила жена.

Потом она пила кофе, а Ефим ужинал: туна-салат (тунец, овощи, оливки), тушеное мясо с картофелем и чай с огромным куском торта. Официант попытался подать ему чай в крошечной стильной чашке, но Береславский запротестовал. Сотрудник испанского общепита в растерянности остановился, не зная, что делать. Ефим благодушно разрешил ситуацию и уже через пять минут прихлебывал чай с лимоном из толстостенной пивной кружки.

В итоге все остались довольны: официант – невиданными «русскими» чаевыми, Наталья – первой посиделкой с любимым, а Ефим – ужином и искренним стишком, накропанном им прямо на сервировочной салфетке:

Я в юности мечтал о Барселоне.
Запала крепко в голову она.
Не знаю почему, но имя оно
Вливало в географию вина.

Конечно, пели больше про Гренаду,

А знали исключительно «Кармен».
И все же Барселона была рядом,
А их Колумб был дедом перемен.

Да что – Колумб! Построил каравеллу

И честно отработал свою роль.
А что ж не отработать? Он, наверно,
И слов не знал про паспортный контроль.

Но мы-то – знали! Раз-два! Левой-правой!

Какой-то бред про победивший класс.
Но лопнул вдруг стальной хребет державы,
Спрутом державшей прочий мир и нас!

И вот – я в натуральной Барселоне.

По улицам извилистым рулю.
Ношусь в метро в ее разрытом лоне
И рыб в порту доверчивых кормлю.

О, Барселона! Солнце. Сон. Забвенье.

За все года я пью тебя до дна.
И Гауди безумное творенье
Я вижу из кафешного окна.

И все – взаправду. Все – не понарошку.

Бульвар Рамбла. И парк Де Монт Жуик.
…Вот только юность фыркнула, как кошка,
Ушла и не оставила улик.