Ради усмирения страстей

– Неужели ты думаешь, что Марти создали бы таким, – сказал раввин, – если бы ему не дали также средств побеждать свой недуг? Не кажется ли тебе, Робин, что у твоего мужа есть эти особые желания потому, что его жена – человек особый, умеющий сохранить семью?

Оба вытянули шеи, заглядывали ему в лицо: обдумывали его слова. А раввин улыбался им по-доброму, как и полагается священнослужителю.

– Бог тут ни при чем, – сказал он. – И религия ни при чем. На самом деле речь идет об элементарном человеколюбии. Если мы будем перекладывать друг на друга наши обязанности, семейная ячейка развалится, а все общество вскоре обратится в прах.

Раввин с полупоклоном отступил на шаг, едва касаясь пальцами спинок стульев. Робин полезла в сумочку за ключами от машины, потом резко захлопнула сумочку.

– У моего Сэмми вся щека почернела.

– Он пожелал мне смерти, родной сын! – И Марти ударил себя в грудь. – У меня вся жизнь от этого почернела.

Пока Человек без имени отсиживался в одиночке, Марти развернул стул к окну и успел прочесть три главы из книжки. Он часто названивает домой, чтобы убедиться, что семья тут, на месте. Он кладет трубку, если отвечает жена. Выслушивает новости от дочери. Снова и снова пытается застать сына.

Сэмми отвечает на звонок.

– Привет, – говорит Марти. – Эй, слышишь меня? – Мальчик не готов поддерживать беседу в таком тоне, и Марти выпаливает: – Все в порядке? В школе нормально? Новые подружки?

– Ты это всерьез?

Марти удивлен. Он гордится сыном. Маленький, а уже такой циничный!

– Конечно, я всерьез. Я позвонил, чтобы поговорить именно с тобой. Знаешь, – сообщает Марти, – тебе разрешили проведать меня. То, что у меня, – говорит он, – это не заразно, гарантирую. Одним дано рисовать или петь, другим большие пальцы не в ту сторону гнуть. Либо у человека есть такое, либо нет. Понимаешь?

В ответ ни слова. Глухое молчание.

– Ты же родился здесь, черт побери. Неужели не хочешь увидеть место, где появился на свет?

Сэмми вешает трубку.

Кое-что Лия ему рассказала: раввин звонил им, как и обещал Марти. И не переставал названивать, даже когда Робин попросила его не делать этого – в конце концов Робин велела передать ему, что не станет отвечать на звонки. «Передайте Марти, что я не буду с вами разговаривать, – сказала ее мать. – Скажите ему, что я швырну трубку так, что у вас барабанные перепонки лопнут».

Раввин, насколько Лия могла понять, только этого и ждал. И больше не звонил.

Марти из коэнов, еврейского сословия священников[25]. В ортодоксальной общине, к которой они принадлежат, это кое-что да значит. В Великие праздники левиты омывают Марти руки. При чтении «Восемнадцати благословений»[26] он подходит к ковчегу – сняв ботинки, покрыв голову талесом. Растопыривает пальцы веером, сводит большие, и, повернувшись лицом к молящимся, благословляет всех во имя Господа.

Из ста семи семей, присутствующих на богослужении, только восемь – коаним[27], включая Марти и его сына. Право первым получить алию[28], первым произнести благословение на субботнем чтении Торы обычно за коэном. И, по всему, Марти следовало бы вызывать к Торе каждые восемь недель. Он мысленно ведет подсчет. Но прошло уже целых три круга, а его ни разу не выкликали.

Марти понимал, почему его обошли, но считал, что это несправедливо, община хочет себя выставить уж очень праведной. Его зашикивали, если он пел громче, чем хазан[29], затыкали ему рот, когда он, в традиции талмудистов, пытался вовлечь раввина в диалог во время проповеди. Может, другой так не поступил бы, это Марти понятно. Но преступления тут нет. А вот они, напротив, выказали к нему неуважение, что по еврейским законам непростительно – хуже, чем убийство, за которое человек лишается места на небесах. Марти вычитал это из книжек, что раздают хабадские миссионеры, ошивающиеся возле Пенн-стейшн[30].

Так что он твердо решил: в субботу он получит свою алию, взойдет на биму[31], даже если габай и выкликнет Ирва Векслера. Он чувствовал: обычай на его стороне. Ибо для чего тогда дается право по рождению, если не для того, чтобы оно тебе принадлежало по праву? Марти подскочил к биме раньше Ирва, схватил свиток Торы. И попросил габая, Дэйва Фалька, отменить Ирва Векслера и выкликнуть его ивритское имя[32].

Дэйв Фальк закатил глаза и тихо, скривив рот, сказал Марти:

– Марти, ты не в банке. Здесь нельзя лезть без очереди.

– Вызови меня, – настаивал Марти, еще крепче сжимая свиток, будто ждал, что Фальк вот-вот сдастся – будто каждый поворот свитка причинял тому боль.

Лия была наверху, на женской половине, предназначенной для зрителей. Робин осталась дома, готовила обед. Сэмми видел все – и быстро подошел к отцу.

– Прошу тебя. – И он потянул отца за рукав.