Ради всего святого

В. Ни мгновения без муки, подумай над этим. Посмотри на часы. Сейчас снова будут раскаленные шила, но теперь с неровными, зазубренными остриями. Это неприятно, потому что выдергивать их тебе не захочется, даже когда каждый нерв будет гореть и кричать. А не захочется, потому что вырвутся они с обрывками плоти — крохотными, даже кровотечения как такового почти не будет. Но стоит только вообразить, какая это боль, и ты станешь молить, чтобы эти шила оставили в твоем теле. Итак, первое шило и — я переворачиваю часы. Пошла минута. Ты помнишь, какая она долгая? Еще одна долгая минута. Еще одна просьба подумать, сколько таких минут будет у тебя впереди.

О. Я ничего не знаю! Я ничего не сделал!

В. Это все, что ты можешь сказать? Если так, то палач будет продолжать, пока сыплется песок. Это все?

Обвиняемым по делу ничего не сказано. Дважды повторил «Господи!» и «За что?», после чего стал содрогаться на веревке.

В. Кусаешь губы. Не хочешь кричать? Бывает. Просто понимаешь, чувствуешь, что, если сейчас крикнешь — потом не сможешь остановиться и будешь кричать, пока не охрипнешь. Это как слезы, которые сейчас бегут по твоим щекам. Как бы ты ни сдерживался, а это тебе не подвластно. Долго ты не выдержишь — скоро закричишь. Зато станет легче. Ненадолго, но крик помогает. Кричи, не стесняйся. Чем скорее ты поймешь, что силы твои не беспредельны, тем быстрее осознаешь и то, что пора меня послушаться. Минута еще не прошла. Она еще дольше сейчас, ты это чувствуешь? И каждая следующая будет все длиннее и длиннее. Смотришь на часы? Понимаю. Нельзя не смотреть. Не хочется, а все-таки смотришь. И умоляешь песчинки падать быстрее. А они так медленны, как будто снежинки за окном, когда нет ветра. И весь твой мир сейчас сосредоточился в этом стеклянном сосуде… А ведь все можно прервать так просто! Просто — «я все расскажу»! И этому конец!

О. Мне нечего…