Ради жизни на земле (сборник)

Я только что опустил в почтовый ящик письмо, адресованное в Главное управление кадров Министерства обороны, и все еще был во власти дум о Ералиеве. В том, что в списках личного состава нашего полка обязательно найдут фамилию снайпера, у меня не было ни малейшего сомнения. Только бы узнать, каким военкоматом он призывался.

Я думал о том, как бы радовался Ахмет, если бы увидел вот это огромное водохранилище в ковыльной степи Казахстана, если бы увидел этот новый город, взметнувший в небо десятки заводских труб, сотни корпусов многоэтажных зданий. А может быть, он и родился где-то поблизости от этих мест и, конечно, слышал легенду про Муздубая, который жил отшельником в юрте возле степного родника. Его не любили в округе. И потому кочевники-казахи объезжали его юрту стороной даже тогда, когда умирали от жажды. Муздубай — по-казахски «злой бай». Так и называлась местность вокруг родника. Сейчас — это заводская территория. Здесь строится металлургический гигант, продукция которого уже теперь отправляется во все концы страны и за ее пределы. От злого бая уже давно не осталось и следа. Только бьющий из-под земли живой родник, заботливо обложенный плитками из цемента, напоминает людям о старой легенде. А в жаркие дни из родника утоляют жажду все, кто работает неподалеку, — и казахи, и русские, и украинцы, и литовцы… Посланцы почти всех союзных республик строят Казахстанскую Магнитку. Сколько бывших скотоводов приобрело здесь огневые профессии! И Ахмет мог бы стать доменщиком, сталеваром, как Герой Труда Еламан Байгазиев. Или строителем, как Иван Заверуха, награжденный орденом Ленина. Больше сотни пятиэтажных домов построил со своей бригадой этот бывший артиллерист. Город в городе!

Размечтавшись, я представил, как бы шли мы рядом с Ахметом по Ленинскому проспекту и вспоминали бои-походы… Вспомнили бы, конечно, и село Есауловку, где его принимали в партию, хутор Безымянный, откуда он вышел на свою первую снайперскую «охоту». В этом хуторе я впервые понял, что такое снайпер.

В тот обычный день войны, когда на переднем крае установилось затишье, мы с комбатом капитаном Гоняевым решили потренироваться в стрельбе. Возле полуразбитого сарая комбат обнаружил под снегом кучу пустых бутылок. Их сложили сюда, видать, еще тогда, когда и хутор, и весь Донбасс были в глубоком тылу. Тогда и бутылки были на вооружении: их везли к фронту со всех концов страны. Наполненные горючей смесью, в руках отважных истребителей танков они были страшнее пуль и гранат. Сколько сгорело фашистских танков, подожженных этим бесхитростным оружием!

Комбат принес штук десять пустых бутылок, поставил их в одну линию на лед застывшего озерка перед штабной землянкой.

— А ну, комсорг, покажи пистолет. Так. Смазан отлично. Наверное, и не стрелял из него ни разу?

Капитан был прав. До этого я носил наган и совсем недавно получил взамен «ТТ».

— Вот и проверим, чей лучше бьет. Условимся: двадцать шагов, десять патронов.

Уже после первых выстрелов комбата я понял, что для меня в стеклянной шеренге мишеней не останется. Пришлось идти к сараю и выбирать из кучи осколков целые бутылки.

В азарте соревнования мы с комбатом и не заметили, как на берегу озерка, за нашими спинами, собрались «болельщики». В их числе оказались и снайперы, которые пришли на передний край, чтобы ночью отправиться «на охоту». Результат моей стрельбы был неплохим: десятью выстрелами я превратил в осколки семь бутылок. В одну, зеленую с крутыми плечиками, послал три пули, но она как заколдованная продолжала стоять на месте.

Кончив стрелять, я услышал за спиной чей-то смех. Обернулся и увидел Ахмета Ералиева. Он стоял, придерживая на плече ремень своей снайперской винтовки, и добродушно хохотал.

— Не так надо, — сказал Ахмет.

— Ну-ну, покажи, как надо, — подхватил комбат. — Посмотрим, чему вас научили в школе снайперов.

— Покажи, Ахмет. Только не подведи! — подзадоривали солдаты.

Ахмет взял мою «заколдованную» бутылку с крутыми плечиками, отнес на противоположный берег озерка и там укрепил ее в развилке обгрызанного осколками ствола старой ивы. Бутылку он положил на бок, донышком в сторону противника. Отойдя шагов на полсотню, Ахмет вскинул винтовку и выстрелил почти не целясь. Сухо щелкнул выстрел, словно удар кнута. Бутылка осталась на месте. Теперь настала моя очередь смеяться, подковырнуть Ахмета:

— Вот это показал! Называется — снайпер!

Ахмет, однако, был невозмутим. Мне показалось, что он даже обрадовался промаху.

— Не надо смеяться. Смотреть надо.

— А чего смотреть? Вон она бутылка, целехонькая.

— Смотри, пожалуйста.

Я подбежал к иве. Пуля Ахмета прошла через горлышко и вышибла дно…

Припомнив этот эпизод, я отчетливо представил гудящий лес в горах Кавказа, брезентовую палатку сан-роты, в которой лежал замотанный кровавыми бинтами снайпер Иван Остафейчук. Я держу в своей руке большую, мозолистую ладонь шахтера и чувствую, как трудно, как больно говорить ему об оставшихся там, на хребте Котх, в районе штаба, товарищах. «Накрыло всех минометами… Не осталось живого места…»