Так, к концу ХХ века в общих чертах была сверствана «двухэтажная социология», где исследования социума (социального логоса) дублировались исследованиями «социального подземелья», «социального мифа».
По своей профессии социолог призван заглядывать по ту сторону «общественного мнения», «расхожих представлений», «здравого смысла», то есть тех убеждений и идей, которые циркулируют в массах, в «большинстве», и составляют каркас «согласованной мудрости» (conventional wisdom). «Общественное мнение» никогда не сообщает истину целиком, оно находится в промежутке между тем, что соответствует (научной) истине и тем, что является чистой химерой, ничто. Еще Платон в «Государстве» так определял «мнение»: оно что-то нам сообщает, но что-то от нас скрывает, но всегда и во всех случаях оно сообщает нам не то, что лежит на поверхности сообщения, то оно нас обманывает. Более прямолинейные американские специалисты по финансовым спекуляциям и играм на бирже сформулировали тот же закон более грубо: «the majority is always wrong».
Социологи, анализируя «мнение», извлекают из него, полускрываемую и полуоткрываемую истину, а также объясняют механизм и, в свою очередь, смысловую нагрузку лжи (умолчаний, эвфемизмов, проекций, переносов и т.д.). Совокупность научных истин и проясненный смысл и этиология заблуждений и лжи составляют объект классической социологии – социальный логос.
Большинство крупнейших реконструкций (гранд-теорий) социологов-классиков фиксировало тревожный характер социальных процессов ХХ века. И сама идея о «прогрессе», которая стала чем-то само собой разумеющимся в «общественном мнении», в определенный момент была распознана как эвфемизм, призванный скрасить предчувствие нагнетающейся катастрофы.
Большинство социологов и особенно Питирим Сорокин единодушно подчеркивали гедонистический, материальный, чувственный (sensaite) современной западной цивилизации, и эта качество все глубже аффектировало в течение ХХ века «социальный логос». Матеральные ценности – «одержимость экономикой», поиск эгоистической материальной свободы и наслаждения -- выдвинулись на первый план и подтачивали, разъедали структуры рациональной организации общества. Почти все социологии так или иначе предсказывали, что социальному логосу Запада и всей мировой цивилизации, подпавшей под решающее западное влияние, вот-вот грозит катастрофа.
Особенно это ощущение усилилось в эпоху постмодерна, когда многие заговорили об «обществе спектакля» (Г.Дебор), «режиме симулякров» (Ж.Бодрияр) или «конце истории» (Ф.Фукуяма). Так, тот же Фукуяма говорил об «обществе разрывов», о нарастающем «дроблении социальных связей» и т.д.Социальный логос на глазах распадался, превращаясь в нечто иное, что пока схватывалось с трудом и требовало новых социологических методик для понимания и объяснения.
Некоторые (например Кастельс) робко предположили, что логос не отмирает, но переходит к новой форме существования – сетевой. Но это звучало не очень убедительно. В любом случае, с конца ХХ века классический социум стоит на пороге фундаментальной качественной метаморфозы – как говорили оптимисты, или крушения, что подозревали пессимисты (например, Шпенглер).
Еще более настрожены к исчерпанному модерну были представилители социологии глубин, которые в принципе считали катастрофой переоценку логоса перед лицом мифа, что по определению и изначально было чревато коллапсом и колоссальной инфляцией логоса. Не будучи противниками логоса, они лишь замечали, что гигантская переоценка одной половины общества (дневной) чревато возможностью стремительного регресса и падением в противоположную крайность – в регионы бессознательного (без всяких смягчений и промежуточных этапов). Таким стремительным падением в миф они справедиливо считали европейские тоталитаризмы ХХ века – нацистский режим (с его «Мифом ХХ века» -- который, правда, скорее жалкая и бледная пародия на миф) и СССР с его хилиастической попыткой построения «земного рая» (диахронически-тринитарный миф Иоахима де Флоры, пропущенный через Гегеля и специфически русский секатантский мессианизм).