Радио Попова

– Зимний сорт. Полежат, дозреют. На рынке таких не купишь, – с гордостью добавила она. – Завтра доразберем остальные. Те, что без изъянов, завернем в салфетки и оставим на зиму. А из битых мы сварим пюре, и, кстати, действительно неплохая идея… Маленькие плоские баночки… И носки…

У меня внутри разлилось тепло. Я, правда, не решился переспросить, но втайне надеялся, что, говоря «мы», Аманда имеет в виду и меня. Я тоже буду перебирать яблоки и заворачивать в салфетки антоновку. Мы вместе сварим пюре. Как давно никто не говорил «мы», имея в виду и меня! Это звучало совсем по-другому, не как у отца. Не «доедаем-доедаем», а «мы сварим, мы разберем». Насколько же лучше!

Аманда так сосредоточенно складывала яблоки в ящик, что не заметила моей дурацкой улыбки.

– Эх вы, бедняжки, – приговаривала она яблокам. – И как это меня угораздило.

В это время на веранду вышла рыжая полосатая кошка. Она, выгнув спину, подошла к Аманде и с виноватым видом потерлась о ее ногу.

– Ишь, кто пришел. Явилась на место преступления? – сурово сказала ей Аманда. – А Харламовский где прячется? Могли бы и помочь, хулиганьё.

– А кто такой Харламовский? – спросил я. – Тоже кошка?

На крыльце послышался стук.

– Легок на помине. – Аманда встала.

Я выглянул в покрашенное облупившейся темно-зеленой краской окно рядом с входной дверью. За окном сидела, нахохлившись, та самая ворона, которую я встретил в саду. Она наклонила голову и снова, уже настойчивее, постучала клювом в оконный переплет.

– Иду-иду! – крикнула Аманда, открывая дверь.

Харламовский перелетел к Аманде и легонько клюнул ее в руку. Аманда пересадила его на шляпную полку и сурово оглядела их с кошкой.

– До утра не смейте ссориться, – сказала она, прежде чем возвращаться к яблокам. – Когда я собралась разносить газеты, эти двое так сцепились, что пришлось их разнимать. Устроили шоу посреди ночи. В прихожей темно, и я совершенно забыла, что поставила ящик на табуретку…

– И ты из-за них всё и уронила.

– Именно. И собирать было уже некогда. Люди не любят, если они проснулись, а газеты нет. Да еще и…

Аманда умолкла и внимательно посмотрела на меня. Я так растерялся от этого ее взгляда, что выронил очередное яблоко. Задержал дыхание и не дышал до тех пор, пока из меня снова не вырвался сотрясший все тело вздох. Аманда нахмурилась и быстро прикрыла волосами уши. И продолжила, укладывая в ящик яблоки, как будто о чем-то самом обычном:

– Да еще приходится прислушиваться, не вздыхает ли на моей территории кто-нибудь новенький. Как, например, на этой неделе.

Я виновато улыбнулся. Кажется, я понял, кого она имеет в виду. Новенький, вздыхающий на территории Аманды, – это был именно я.

Коробка

– Ну вот и всё. – Аманда открыла дверь, ведущую с веранды в дом. – Пошли спать. И ты, Харламовский, ты тоже!

Харламовский каркнул, спикировал с полки почти мне на голову, прихватив меня за волосы когтями, и растаял в темноте дома – внутри виднелись только блики садового фонаря, отраженные в большом окне. Аманда прошла вглубь и зажгла торшер. В стенной нише стояла черная железная кровать, на полу валялись деревянные ящики и матерчатые сумки. Кровать была завалена подушками и застелена темно-синим вязаным покрывалом, смятым посередине. Рядом с кроватью устроился на боку еще один деревянный ящик – на нем лежала стопка книг и стоял стакан с водой. На обложке верхней книги было написано: «Дневник садовода». На стене висели две картины в рамах. На одной были яблоневые ветки, на другой – тонкая веточка, примотанная шпагатом к другой, потолще.

– Так деревья прививают, – объяснила Аманда, поймав мой взгляд. – А Мельба опять валялась на моей кровати! – Она расправила смятое покрывало.

Я попытался погладить крутившуюся в ногах Мельбу, но та шмыгнула под кровать. Аманда зажгла люстру, открыла стоявший у входной двери массивный шкаф и закопалась в него с головой. Я оглядел просторную комнату – похоже, она служила одновременно и кухней, и столовой, и спальней, и мастерской. Перед окном в сад стоял рабочий стол с кастрюлями, стаканами, едой и инструментами. На одной половине стола лежали на разделочной доске лук, несколько морковок и полкочана капусты. На другой – обрезки досок, тиски, молоток и банка с гвоздями. В самом дальнем углу была раковина, а над ней голубой посудный шкафчик с полуоткрытой дверкой – видно, петли разболтались. Посреди комнаты темнела дровяная печь с длинной серой трубой. Пространство от трубы до входной двери занимал обеденный стол из широких досок, окруженный разномастными стульями и табуретками. На стульях лежали картонные коробки, на столе стояли большая корзина яблок и пустые стеклянные банки.

Аманда, ворча, вытащила из шкафа серый матерчатый тюк с толстыми шнурками. С тюком в обнимку она подошла к лестнице в углу комнаты, ведущей на антресоль, забросила наверх тюк, залезла сама и прицепила шнурки к крючкам на стене и перилах антресоли.

– Будешь спать здесь. – Аманда встряхнула тюк. – Этим гамаком не пользовались лет сто. Надеюсь, не порвется.