Радио Пустота

Работа была и впрямь не затейливая, я даже забыл о существовании чая, за которым был ниспослан человеком-женщиной. О праздновании нового года, да и вообще время здесь как будто остановилось. Всегда над Стиксом стоял легкий взвешенный туман. Небо багровой лентой знаменовало закат. Но солнце не всходило и не садилось. Вечный закат на горизонте. Было в этом нечто поэтическое. Запахов тут то же не было… то есть вроде бы и должно было пахнуть сыростью, или еще какой прихотью. Но не пахло ничем, то есть абсолютно. Люди в лодку садились разные, по контракту я брал с них две большие круглые монеты и не пересчитывая выбрасывал их в реку. Там им велся тщательный учет со всей бухгалтерской тщательностью и скрупулезностью. Иногда Анубис передавал мне письма от человека – женщины. Я не знал, да и не хотел этого, как она, да и на какой адрес, писала их мне. Но по всему так случалось что письма эти доходили до адресата. Первое письмо гласило нервным быстрым подчерком.

…козел… уже прошло два месяца как ты побрел за чаем. Скотина, вот только появись мне на глаза. Я выклюю твои поросячьи глазки, и уж поверь мне, если ты ушел от меня к другой бабе (слово, бабе, было явно написано от души) то я похороню вас в одной ямке…

Последующие письма носили примерно такой же характер. И единственное что в них менялось, так это эпитеты, коими женщина-человек меня именовала.

Но я не унывал. Я любил беседовать с пассажирами паромной переправы, дабы понять хоть толику того, чего мне так хотелось и виделось в перспективе. У одного очень веселого парня я узнал что умер он в машине. Нюхая кокаин, он высунулся из верхнего люка своего бентли и пил шампанское из горла. В этот же самый момент со второй его половиной, в салоне парочка привлекательных мотыльков вытворяла нечто непотребное (отдаленно напоминающее минет). В этот самый момент сердце у него и обиделось… обиделось да и остановилось. Денег на переправу у него было много, потому пришлось много и долго катать его вдоль берега мертвых и слушать его пост жизненный бред.

– Прохор, можешь звать меня просто и по пацански, представляешь… откинулся… мать ети.

– Представляю, – скупо ответил я.

– Слушай, а сколько надо пробашлять вашему, ну кто там за бугра, что бы в рай?

Я позвонил Анубису и четко передал ему решение.

– ОН сказал, – ответил я, – что в рай никак не получится. Единственное что ОН может пролабировать, так это скорейшую инкарнацию в тело мозамбикской проститутк.

– Пойдет, – довольно подтвердил Прохор. Я в любом теле подымусь.

Но я не слушал, я греб и смотрел на мертвую воду. И чувствовал как глаза мои становятся карими, рост увеличивается. А отношение к жизни становится положительно объективным. Я думал о том самом заместителе, как об олицетворении каждого из нас. Как и он, и как же была права моя женщина – человек, мы пытаемся думать и говорить о возвышенном. А сами, видим в своих снах обывательские вещи. Отпускаем своих жен в парикмахерскую и возим бандитов через реку смерти. Одним словом, все мы…

И тут я увидел ее, мою жену. Она стояла на берегу стикса и радостно махала мне белым платочком. Я взял ее на борт и аккуратно усадил на деревянную лавочку. Она что то говорила. А я все слушал и слушал. А я все греб и греб. Из ада, куда то к замершему солнечному диску. Куда то домой.

И чай….не забыть бы еще купить чай.

– Для вас прозвучал рассказ писателя Сидоркина, чай, – прозвучал женский голос.

Я открыл глаза. На стене красовался все тот же дурацкий плакат. Все было на своих местах. Я потер глаза и привстав потрогал половик на полу. Под ним ничего не было.

– Грибы, – улыбнулся я и искоса посмотрел на мутный бутыль с остатками пойла. На столике у кровати все же лежала свернутая вдвое записка. Я развернул ее и прочел:

Наше предложение в силе. Великая княгиня Ольга.

Я поморщился и закрыл глаза.

– Совсем не грибы, – прошептали мои ссохшиеся губы, – чай какой то!?

Глава двенадцатая. Про любовь, так про любовь!

За дверью меня уже ждал кортеж. Рабинович стоял в помятом фраке, рядом светлая чета князей и конечно сам паромщик. Выглядел он устало, но все так же не забывая дарить миру свою непревзойденную улыбочку.

– Как выспались на новом месте? – с некой долей иронии спросил он.

– Чай какой то снился, – отбрехался я и попытался выстроить на своем лице улыбку. Получилось плохо. Скорее всего это походило на гримасу африканского страуса, запланировавшего нападение на львиный прайд. Прайд в данном случае стоял передо мной. Страус стоял на старте.

– Это все бледненькая, – повернувшись к княгине, объяснил Рабинович, – ее много пить не нужно, тем более с непривычки.

– Ну не скажите, – парировала Ольга, – я вполне себе ничего.

– С вашим то луженым горлышком? – Вмешался в беседу князь, – полноте матушка, не говорите ерунды.

– Так что вы там себе надумали? – Четко попробовал обрисовать мои перспективы, паромщик.

– Знаете что, – огрызнулся я, – вам всем кто – то сказал что вы умные, а вы дураки взяли да и поверили.