Читаем Радио Свобода как литературный проект. Социокультурный феномен зарубежного радиовещания полностью

Виктор Некрасов[196] наследует интонацию старых сотрудников радио – эмигрантов первой волны. Его выступления отличают интеллигентная речь, превосходный русский язык, подробные детали, предыстории, выводы. Он был внештатным сотрудником парижского бюро РС в 1974–1987 годах. В середине 1970-х был приглашен другим писателем, сотрудником РС Владимиром Максимовым, на должность заместителя главного редактора журнала «Континент» (1975–1982). Кроме программы «Писатели у микрофона», он принимал участие в программе «Культура, судьбы, время». Виктор Кондырев, пасынок писателя, в своей книге воспоминаний о Некрасове пишет, что на Радио Свобода «предлагали говорить, что думаешь, в чем искренне убежден, а заодно и платили деньги за обличение преступлений коммунистического строя. То есть платили за правду! Некрасов не стремился и не призывал к свержению существующего строя… Просто не мог понять, почему нельзя иронизировать над глупыми порядками, почему запрещено читать книги или давать их знакомым, смотреть кино по своему выбору, почему не пускают людей за границу… Советской пропагандой внушалось, что на радиостанции гнездились психопаты-антикоммунисты, отбросы общества, а также нищие духом, умом и талантом… Наши просвещенные творческие инакомыслящие, в особенности почему-то москвичи, вроде бы понимали, что это вранье, но свои походы на станцию особо не афишировали… Но через пару лет сотрудничать со “Свободой” стало делом престижным, хлебным, желанным и даже модным. “Радио – вернейший способ донести до Союза новости, комментарии, наши мысли”, – говорил Галич за вечерним чаем у Некрасова… В газетах, по радио, на конгрессах, в книгах надо говорить эту правду, кричать о ней, твердить и повторяться… И плевать с высокой колокольни, что советские газетчики назовут тебя лакеем американского империализма! “Кстати, совсем неплохо быть лакеем у правды”, – согласился Галич… Некрасову очень нравилось выражение из газеты “Правда”: “продажные провокаторы грубо и лживо клевещут”. Завтра иду клеветать, объявлял он, постараюсь сделать это не грубо и лживо, а повежливее и поправдивее… С ликованием была встречена идея о чтении по отрывкам всей книги “В окопах Сталинграда” в честь сорокалетия Сталинградской битвы… Каждую неделю, в понедельник, к десяти утра, Некрасов являлся с папочкой на станцию и около часа записывал две десятиминутные передачи»[197].

Слушатели очень любили Сергея Довлатова[198], работавшего внештатным сотрудником в нью-йоркском отделении РС с 1980 по 1990 год, нравились его легкая и ироничная манера повествования, выразительный голос. У микрофона РС Сергей Довлатов прочитал некоторые свои книги. РС «выручило» Довлатова, дало ему аудиторию, причем такую аудиторию, в которой «мог быть воспринят не только его текст, но и его голос»[199]. На эту подготовленную радиоаудиторию легли его пришедшие в 1990-х годах в Россию книги. Сам Довлатов признавался: «Как все говоруны, я повторяю свои рассказы тысячекратно, и в процессе рассказываний лишнее удаляется, ненужные детали убираются…»[200]. Александр Генис однажды заметил, что в отличие от других писателей-эмигрантов, Довлатова «перестройка не вернула, а ввела в русскую литературу»[201]. Коллеги Довлатова говорили, что радио отвечало акустической природе дарования писателя. Он выпускал предложение только тогда, когда оно «безупречно звучало». В этом ему помогал сам язык, который Бродский называл «гуттаперчевым». Александр Генис: «…Прелесть русской речи – в ее свободе. Лишенная жесткого порядка слов, она вибрирует микроскопическими инверсиями. Так, стоя на месте, как музыка Дебюсси или пробка на волнах, язык передает не мысль, а голос. Довлатов не меньше поэтов ценил способность звука сохранять то, что теряет письмо. Сергею всегда казалось важным не что было сказано, а кто говорил. Истину ему заменяла личность. Голос был его почерком. Поэтому, снисходительно относясь к “Свободе”, Сергей заявлял, что если б и разбогател, не оставил бы микрофона»[202]. С начала 1980-х годов выступления Сергея Довлатова у микрофона РС стали регулярными. Довлатов скорее реалист, чем модернист, его нельзя назвать сатириком, но на примере его публицистического творчества можно рассуждать о тех новых эстетических формах, которые предлагались РС советскому слушателю. Прежде всего это безупречная форма насмешки над своей судьбой и над самим собой.

В программе «Писатели у микрофона» также участвовали Владимир Максимов и Юз Алешковский. Владимир Максимов был вынужден уехать из Союза в 1974 году, первое же интервью, данное на Западе, было предназначено для Свободы. 15 лет он возглавлял журнал «Континент» и был регулярным участником передач парижского отделения РС в конце 1970–1980-х годов. В одном из интервью Максимов сказал, что «отъезд для него был не вызовом, а уходом от безнадежности»[203]. Юз Алешковский эмигрировал из СССР в 1979 году. У микрофона Свободы читал свои книги; выступает на РС с 1980-х годов и по сей день.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Мифы и предания славян
Мифы и предания славян

Славяне чтили богов жизни и смерти, плодородия и небесных светил, огня, неба и войны; они верили, что духи живут повсюду, и приносили им кровавые и бескровные жертвы.К сожалению, славянская мифология зародилась в те времена, когда письменности еще не было, и никогда не была записана. Но кое-что удается восстановить по древним свидетельствам, устному народному творчеству, обрядам и народным верованиям.Славянская мифология всеобъемлюща – это не религия или эпос, это образ жизни. Она находит воплощение даже в быту – будь то обряды, ритуалы, культы или земледельческий календарь. Даже сейчас верования наших предков продолжают жить в образах, символике, ритуалах и в самом языке.Для широкого круга читателей.

Владислав Владимирович Артемов

Культурология / История / Религия, религиозная литература / Языкознание / Образование и наука
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Читатель обнаружит в этой книге смесь разных дисциплин, состоящую из психоанализа, логики, истории литературы и культуры. Менее всего это смешение мыслилось нами как дополнение одного объяснения материала другим, ведущееся по принципу: там, где кончается психология, начинается логика, и там, где кончается логика, начинается историческое исследование. Метод, положенный в основу нашей работы, антиплюралистичен. Мы руководствовались убеждением, что психоанализ, логика и история — это одно и то же… Инструментальной задачей нашей книги была выработка такого метаязыка, в котором термины психоанализа, логики и диахронической культурологии были бы взаимопереводимы. Что касается существа дела, то оно заключалось в том, чтобы установить соответствия между онтогенезом и филогенезом. Мы попытались совместить в нашей книге фрейдизм и психологию интеллекта, которую развернули Ж. Пиаже, К. Левин, Л. С. Выготский, хотя предпочтение было почти безоговорочно отдано фрейдизму.Нашим материалом была русская литература, начиная с пушкинской эпохи (которую мы определяем как романтизм) и вплоть до современности. Иногда мы выходили за пределы литературоведения в область общей культурологии. Мы дали психо-логическую характеристику следующим периодам: романтизму (начало XIX в.), реализму (1840–80-е гг.), символизму (рубеж прошлого и нынешнего столетий), авангарду (перешедшему в середине 1920-х гг. в тоталитарную культуру), постмодернизму (возникшему в 1960-е гг.).И. П. Смирнов

Игорь Павлович Смирнов , Игорь Смирнов

Культурология / Литературоведение / Образование и наука