И вот тут я окончательно перестал сдерживаться. Со всей силы врезал этому засыпающему хомяку. Кулак погрузился в лицо, будто состоявшее из упругого холодца. Пискнув как резиновая игрушка, Андрей отлетел на край льдины и едва не свалился в воду. Удар хоть немного, но привел его в чувства.
— Слушай сюда, упырь. Думаешь, натворил дел и все, в кусты? До этого охренеть каким альфачом был. А как понадобилось по- настоящему впрячься, все? Не хватило тебя, жиртрест?
— Что ты хочешь от меня? — ответил он потирая щеку. — Я еще почти на неделю застрял в твоей же башке. Больше нет сил, чтобы передать. Могу только советом помочь, но тебе ж не упали мои советы!
— Ну да. Удобная позиция. Как по мне, ты просто сдрейфил. Теперь все знают, чем ты все это время тайком занимался.
— Да вообще плевать. Не грузи меня своими речами, Артур. Ты ж понимаешь, что это уже все, конец? — скривился наблюдатель.
— Вот именно об этом я и говорю. — я сел рядом с ним. Шипение стало громче. Того удара Андрей не ожидал, но теперь он точно будет готов ко всему. — Ты нужен нам. Нужен Алисе.
— На кой ляд, интересно? Никак не поймешь — у меня руки связаны. К тому же, я все слышал. Да ты и сам слышал.
— Если не хочешь, чтобы люди тебя боялись, не нужно играть во властелина чужих мозгов. Власть в голову ударила?
— Скорее, ответственность.
— Ага, рассказывай.
— Легко говорить, Артур. Твоя работа — по подворотням лазать, да и не отсвечивать. Легкотня. Ты с начальством не общаешься, к руководству клана не ездишь. Не связался бы с разными чертями, с тебя не было бы никакого спроса.
— А ты обязан нас пинать…
— Обязан. Знаешь почему? Потому что всем насрать.
— Мм?
— Если существование Амаравати не удастся скрыть от масс, Стигма не станет больше тратить на нас ресурсы, понимаешь? Мы станем частью Паутины, никто никакого референдума проводить не станет. Ты этого хочешь? Я — нет. Вот потому и надо стараться. Стараться, все время зная — в мире и без тебя дохера наблюдателей, и если хоть один забьет на работу — всем придет звезда. Я не хочу остаться тем, из-за кого это произойдет.
— И потому ты решил стереть память и снова стать человеком.
— Поэтому тоже. Можно сколько угодно терпеть меч над своей шеей. Сколько угодно, но не вечно.
— Ты все еще можешь так сделать. Что тебе мешает? — спросил я. — Неужто настолько в меня не веришь, аж готов страдать дальше?
— Она уже не забудет, понимаешь?
Странный человек. — Нда. Это, пожалуй, будет незабываемый день. Для всех нас. Слушай… Ты не стал себя как-то по-другому ощущать, когда я применил цепи?
— Разве что, ощутил глубочайшее моральное удовлетворение.
Тут должен был быть момент эмоционального катарсиса, когда мы с ним наконец поняли друг друга. Но ничего подобного я не испытывал. Андрей не стал более понятным — даже наоборот, слишком усложнился, со всеми этими откровениями про детство в другом мире.
Не могу сказать, что наблюдатель стал для меня выглядеть кем-то лучшим, чем есть на самом деле. В конце концов, мы остались людьми с диаметрально противоположными взглядами на проблему. И при этом… Сказать, что Ын-Бёль была так уж не права насчет нас, тоже не могу.
Наверное, этого достаточно.
Не обязательно становиться лучшим другом или злейшим врагом. Кровные узы — такой же инструмент, как и их создатель. Они не делают нас лучше или хуже. Просто выпячивают и без того яркие черты характера.
Иначе, мне могло бы показаться, что в случившемся есть часть и моей вины.
220 — The Justice + лог
Не каждый день в твоих чертогах разума оказывается душа твоего же начальника. А уж если из нее должна при этом вылупиться космическая сущность — событие неописуемой редкости. Если бы система выдавала достижения, сейчас был бы самый момент.
Рождение Правосудия встряхнуло окружающую среду. Больше никаких льдов, никакой черной бездны с неведомыми существами. Только очень хрупкий на вид мостик, протянувшийся над ревущим огнем. И под ревущим огнем. Пылало все, кроме небольшой прослойки воздуха вокруг длинного моста.
В горящей пустоте висели два сердца. Одно будто сделано из блестящего металла и утыкано всевозможными острыми предметами. Сердце ощетинилось мечами, секирами, пушками всех форм и размеров. Если напрячь глаза, можно было увидеть и такие же железные кулаки. Будто кто-то очень сильный рвался наружу.
Второе сердце — мрачный склизкий шар, сфера светлого песчаника, истекающего ихором, окутанного дрожащими щупальцами и стучащими зубами. Под слоем органики сверкают письмена на языке, одновременно забытом и навечно отпечатавшимся в человеческой крови.
Оба сердца ритмично бились, издавая звук, больше похожий на воинственный бой барабанов.
На другом конце моста, на маленькой круглой площадке стоял Андрей. Рядом с ним тонкая и низкорослая фигурка — Зенит.