Радищев

В свой дорожный дневник Радищев записывал не только описания пейзажей. Его наблюдения касаются главным образом народной жизни. Он пишет об условиях труда, о положение крестьян, о поселенцах, о промыслах и рынках. В дневнике много археологических и этнографических наблюдений. В пристальном интересе к социальным условиям жизни народа чувствуется традиция «Путешествия из Петербурга в Москву».

В Нижний Новгород приплыли 24 июня. А 30-го Радищев записал в своем дневнике:

«Ходил по верху. Воспоминовение взятья моего под стражу…»

Семь лет назад в этот самый день круто переломилась его жизнь. И вот теперь он вспоминал об этом дне… Жизнь прошла, но

Душа моя во мне, я тот же, что и был!..

Из Нижнего в Москву ехали на почтовых.

В Муроме Радищев встретился с братом Моисеем Николаевичем, выехавшим ему навстречу. Братья отважились на рискованный поступок; свернули с указанного Радищеву маршрута в сторону и поехали к Воронцову, ушедшему в это время от дел и жившему в своем поместье, в селе Андреевском во Владимирской губернии.

Об этом в дневнике записано коротко;

«У графа обедали…»

И вот снова, как в заключительных строках своего «Путешествия», Радищев мог воскликнуть; «Москва! Москва!»

«…Приехали в ранние обедни, стали в Рогожской, ходили в город. И прочее в Москве пребывание…»

VII. ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ

«…Любители добра, ужель надежды нет?

Мужайтесь, бодрствуйте и смело протекайте

Сей краткой жизни путь…»

А. Радищев

В 115 верстах от Москвы, недалеко от Малоярославца, находилось сельцо Немцово, принадлежавшее Радищеву.

Сюда приехал он из ссылки. С радостью узнавал он родные места. Нивы, березовую рощу, речку, яблоневый сад за покосившимся плетнем, развалины старого барского дома.

Радищев писал Воронцову о «детской радости», которую он почувствовал, увидев, что «избавление от изгнания осуществилось…»

Как только он отдохнул после утомительной и долгой дороги, первым его желанием было поближе познакомиться с народом, со своими крестьянами. Он приказал сварить пиво, купил несколько ведер вина и в воскресный день созвал мужиков и баб на господский двор. Гостей угощали вином и пивом, подавали пироги. Мужики поздравляли Радищева с приездом. Бабы запели хором величальную:

Уж и чей-то двор на горе стоит,
На горе стоит, на всей красоте?
Александрин двор, Николаевича…

И грустно и радостно было слышать бесхитростный напев, видеть такие знакомые лица крестьян…

Но бедность и неустройство деревенской жизни очень скоро погасили первоначальную «детскую радость».

В письмах к брату, а потом к отцу Радищев высказывает уже совсем иные чувства, иные настроения.

«Признаюсь, — пишет он Моисею Николаевичу, — что если бы я знал положение здешней деревни, никак бы не назначил ее для своего пребывания… Прости, мой любезный, мне здесь жить скучно и день ото дня скучнее, тому бы я сам не поверил, скучнее Илимского…»

Отцу он пишет о том, что нашел Немцово «в великой расстройке и, можно сказать, в разорении. Каменного дома развалились даже стены… Я живу в лачуге, в которую сквозь соломенную крышу течет, и вчера чуть бог спас от пожара, — над печью загорелось… Сад как вызяб, посадки не было, забора нет… Посуда вся вывезена…»

Он сетует на долги, которые гнетут и мучают его, жалуется на одиночество: «Соседей полные карманы, но я никого не вижу…»

Он получил приглашение от своего университетского товарища Янова, но и к нему не поехал: «он далеко от моей хижины…» Изредка заходил он к крестьянам. Его усаживали на почетное место, под образа, потчевали «чем бог послал»…

Трудно было вживаться в новое, непривычное положение. Это не была та свобода, о которой он мечтал в Илимском остроге. Одинокая, скудная, бездеятельная жизнь в деревенском захолустье.

Он был еще не стар — ему было без малого пятьдесят лет. Но ссылка подорвала здоровье. Он чувствовал себя больным.

«Я читаю мало, я решительно ничего не пишу, мания к сему у меня миновала», — писал Радищев Воронцову.

В первый месяц жизни в Немцове он любил пойти «в лесок, вблизи сада, в котором нет ничего, кроме яблок, и не за тем, чтобы поразмыслить или подстрелить рябчика, которого там нет, а чтобы набрать грибов…»

Но вот — неожиданная радость! Сидя вечером за чайным столом, он увидел двух молодых офицеров. Он подумал было, что это гусары, иногда посещавшие его в порядке надзора. Нет, это была его старшие сыновья — Василий и Николай, с которыми он не виделся семь лет. С радостью прижал он их к груди…

Ему страстно хотелось повидать своих родителей. Это было «потребностью сердца», как он говорил.

Зимой 1798 года он получил от императора Павла разрешение навестить отца и мать и тотчас поехал в Аблязово.