Радиус взрыва неизвестен

Он подошел к конторке, и на звук его шагов тотчас раздался рефлекторный голос спящей дежурной:

— Мест нет и не будет…

— Проснитесь, Бетси Ивановна, — вкрадчиво сказал Гущин. — Вот, познакомьтесь! Федор Петрович Чащин. Приехал в нашу газету. Фельетонист…

Бестия Ивановна вздрогнула и медленно приоткрыла один глаз. Оглядев этим недреманным оком Чащина, она собралась было вновь закрыть его, но Гущин, стоявший на страже, сказал:

— У него задание по проверке коммунального обслуживания…

Второй глаз Бестии Ивановны тоже дрогнул и приоткрылся. Гущин, не ожидая более, вытащил из-под ее руки бланк на прописку и сунул Чащину.

Дремавшие в чаянии спальных мест приезжие зашевелились, но роковое рефлекторное «Мест нет и не будет…», прозвучавшее в ответ на это шевеление, немедленно повергло их снова в спячку. Чащин сунул свой паспорт, деньги и заполненный бланк администраторше, и та опять смежила оба глаза.

Журналисты направились к входу в подвал, где размещались гостиничное общежитие и дешевые номера. Еще одно общежитие, пояснил Гущин, находилось на четвертом этаже, второй же и третий этажи, как более благоустроенные, были целиком заняты постоянными жильцами. Правда, где-то там таились два «люкса», числившиеся «под броней», и два-три номера, которые администраторы сдавали «от себя», но тут докопаться до истины было трудно, и Чащин решил, что еще займется этим делом позже.

Они уже собирались нырнуть в глубины своего подвала, как вдруг Чащин вторично запнулся за собственный чемодан.

Сверху, из обетованного царства отдельных номеров с ваннами, по широкой, устланной ковром лестнице спускалась девушка. Она шла медленно, мечтательно поводя синими огромными глазами, неся на отлете, как метательное оружие, маленькую сумочку на длинном ремне и помахивая ею с необыкновенным изяществом. Стройная ее фигура, гордая головка с пепельными волосами, уложенными в прическу «под ангела», столь не соответствовали привычному гостиничному мраку, что Чащин замер на месте. Но больше всего его поразило, что Гущин вдруг бросился к девушке, запросто воскликнув: «Здравствуйте, Виола!» — будто и сам принадлежал к небожителям, к которым, несомненно, относилась незнакомка. Девушка протянула руку Гущину, они обменялись несколькими словами, а Чащин все торчал, как деревянный истукан. И даже ее фраза: «Кто это такой? Вот смешной! С ним и рядом стоять опасно — загоришься!» — даже эта насмешливая фраза не расшевелила его.

Только когда девушка вышла на улицу, молодой журналист несколько пришел в себя и хрипло спросил:

— Что это за чудо?

— Студентка Института радиосвязи, — неохотно ответил Гущин.

— Что же ты нас не познакомил?

— Ну, ну, братец, я сам ревнивый!..

Чащин свирепо затопал вниз по грязной подвальной лестнице.

2

«В ранце каждого солдата лежит маршальский жезл!» — сказал когда-то Наполеон Бонапарт, и эта несложная формула стала девизом для многих честолюбцев.

Федя Чащин не мечтал о маршальском жезле. Но, как и всякий молодой журналист, он жаждал увидеть свое имя в газете под статьями, такими же огромными, как высотное здание на Смоленской площади в Москве, и занимающими столь же приличное положение. Эти статьи в редакции именуются почему-то стояками. Впрочем, его вполне устраивали и другие статьи, помещаемые обычно в нижней части газетного листа, называемые «подвалом». Одним словом, молодой журналист, не будучи честолюбцем, мечтал «глаголом жечь сердца» и наносить сокрушительные удары по людям и явлениям, на которых явственно, как клеймо каторжника, виднеются «родимые пятна» капитализма.

Молодой журналист и внешне выглядел примечательно. Длинноногий, худой, с тощим лицом, на котором выделялись только глаза да нос, Федя Чащин был сантиметров на десять выше нормальных людей и всегда глядел на них сверху вниз. Его ярко-рыжие волосы пылали на ветру, как костер, а так как он ходил без шляпы, то частенько какой-нибудь юный бездельник вдруг начинал кричать: «Дяденька, вызовите пожарную команду, вы горите!», или: «Дяденька, наклонитесь, я руки погрею!» Впрочем, Чащин уже привык к этим выпадам и даже не пытался нагнать улепетывающего озорника. Он продолжал свой путь, так же вдохновенно озирая мир с высоты своих ста восьмидесяти пяти сантиметров.

Гущин был полной противоположностью своему другу. Толстенький, коренастый, черноволосый, он был одинаково практичен и в быту и в делах. Не претендуя на маршальский жезл фоторепортера, он довольствовался тем, что тискал в своей газете снимок за снимком, не очень огорчаясь, если стахановец Петров оказывался похожим на учительницу Сидорову.