Радиус взрыва неизвестен

В мастерской вкусно пахло воском, медом, смолой. На длинных деревянных столах лежали гладкие мраморные плиты, на которые укладывают картины при реставрации. Тут картины проклеивали, проглаживали, медленно и осторожно снимали с изнанки старое полотно, как будто сдирали кожу, чтобы, когда на мраморной плите останется только слой краски, в давние годы нанесенной мастером, наложить на этот слой новое полотно, приклеить и дать картине вторую жизнь.

Работали человек двадцать. Они неслышно, но очень ловко возились возле длинных столов, не обращая на меня внимания, как если бы я был тенью, и только когда эта тень закрывала картину, они осторожно обходили меня.

Я зашел в запасник, где висели и лежали на стендах обновленные картины, приготовленные к отправке в музеи и галереи. С удовольствием осматривал я как бы помолодевшие полотна.

Внезапно все мое внимание сосредоточилось на одной из картин. Я еще не понимал, чем она привлекла меня: очередная голова какого-то святого — не то Иоанна Крестителя, не то какого-то пророка. Но у меня было примерно такое же ощущение, какое охватывает охотника перед встречей со зверем. Он еще не видит и не слышит затаившегося зверя, еще и собака не взлаивает, однако нервы напряглись, он чувствует: сейчас что-то произойдет… Не знаю, передал ли я это ощущение, но знаю, что часто испытывал его в лесу, и именно перед удачным выстрелом.

Широко известен анекдот об одном великом художнике, который в ответ на жалобу ученика, что вот картина написана, а все выглядит неживой, взял кисть и тронул ею написанное учеником полено возле очага. И произошло чудо: ожила вся картина, все фигуры людей, огонь в очаге, даже предметы домашнего обихода, еле намеченные учеником, стали достоверными. Был, видно, и в висевшей передо мной картине такой секрет. Ничем другим не мог я объяснить, почему именно это полотно так притягивало меня.

Я принялся оглядывать картину методично, медленно, начисто отрешившись от того, что было на ней изображено. Так осматривают комнату, в которой совершено преступление, — начиная от двери, сантиметр за сантиметром, занося в акт все, что постепенно попадает в поле зрения: коврик у порога, уроненный стул, дамская шпилька, диван, окурок у ножки стола.

Сантиметр за сантиметром оглядывал я заинтересовавшую меня картину и не находил ничего примечательного. Во всяком случае, такого чуда, о котором говорилось в приведенном анекдоте, тут явно не было. Обыкновенная картина, и только!

Я добрался до нижнего правого угла, «читая» картину примерно так же, как читают криптограмму, тайнопись, и ничего не видя. В этом углу полотна светло-коричневый фон, на котором была написана голова, постепенно переходил в глухой черный цвет. И вдруг я увидел. Фон был тоже подновлен, но мазки тут были другие: широкие, гладкие, словно их наносили не кистью, а брали краску просто комьями и потом раздавливали и разглаживали ножом или мастихином, как делал это Брегман в соборе.

— Кто реставрировал эту картину? — спросил я у экспедитора, готовившего картины к отправке.

Экспедитор, тщедушный человек, в синем, не по росту, халате, и без того уже напуганный предыдущими расспросами, долго копался в бумагах, потом с видимым облегчением ответил:

— Марта Кришьяновна…

— Бывают случаи, когда художники остаются в мастерской после рабочего дня?

— Конечно. Особенно, если есть срочная работа.

— Марта Кришьяновна задерживалась?

— Наверно. Точно я не знаю, но это можно выяснить у сторожа. Он опечатывает дверь, когда все уходят.

— Снесите картину в кабинет директора, — попросил я.

Гордеев сидел в полной отрешенности от мира и, судя по раскиданным на столе бумагам, от дел своей мастерской. Он не обратил внимания и на служащего, поставившего картину у стены.

— Ну, что вы еще нашли? — неприязненно спросил он меня.

Я понимал, как неприятно ему было видеть меня. Вряд ли вообще кому-нибудь приятно видеть постороннего человека, разрушающего твой собственный, пусть и не очень уютный, мирок. Но жалеть Гордеева я не мог: слишком дорого могла обойтись такая жалость. Я спросил:

— Брегман бывает в мастерской?

— Нет, — удивленно взглянув на меня, ответил он.

— Кто работал над этой картиной? — спросил я, поворачивая холст к свету.

— Марта…

— Давно?

— Недели две-три назад.

Он постепенно обретал спокойствие.

Я поставил картину перед Гордеевым и спросил:

— Марта работает мастихином? Да еще при восстановлении картины?

Взгляд его, как недавно и мой, скользил по картине, твердый, словно бы ощупывающий, и вот споткнулся, замер. Я понял: он увидел то же самое, что увидел и я.

— Значит, она с ним встречалась! — хрипло сказал он.

— Да! И именно тогда, когда был послан подложный вызов на «Женщину в красном», когда картина пришла сюда, когда она исчезла… В тот день, когда Брегман заполучил картину, он очень торопил Марту… Вот почему он сам помогал ей «доделать» эту работу.

— Значит…

Я понял, о чем он не договорил. И поторопился успокоить его:

— Марта ничего не знала. Брегман уговорил ее встретиться в мастерской. Он так умело разыгрывал роль влюбленного, что она поверила.