Радость. Как наполнить тело энергией, а жизнь счастьем

Когда люди в процессе плача произносят слова «о Боже», как это было в ходе сеанса с Мартой, о котором шла речь ранее в данной главе, я советую им рассказать Богу о том, что они чувствуют. В некоторых случаях в ответ раздается: «А я ничего не чувствую» или «Понятия не имею, что я чувствую». В таком случае я могу задать пациенту наводящий вопрос: «А испытываете ли вы печаль?» «Да», – отвечают они. «Стало быть, вам следует рассказать Богу о своей печали». На это они обычно говорят: «Мне действительно печально». Часто эти слова звучат плоско и безжизненно, так что я переспрашиваю: «И насколько вам печально?» «Очень печально» – вот неизменный ответ в таких случаях, и в этом заключается печальная истина, исходящая из глубин их естества. Если мне удается подтолкнуть их к тому, чтобы не просто пользоваться словами, а влагать в них какие-то чувства, то их плач становится более горьким и глубоким. Некоторые пациенты при этом легко раскрываются и говорят: «Я ранен в самое сердце, мне больно», – или нечто подобное, служащее выражением тех образов и понятий, которые ассоциируются у них с печалью и плачем. Чем в большей мере они могут выразить словами причину, из-за которой плачут, тем более цельный характер носит их личность. В этом случае разум и тело пациента работают совместно, давая в совокупности более сильное ощущение собственного Я.

Иногда я получаю весьма негативную реакцию в ответ на мое обращение к пациенту с предложением рассказать Богу о том, что он чувствует. Одна из пациенток злобно произнесла при этом: «В гробу я тебя видала, Боженька. Когда ты бывал мне нужен, тебя никогда не оказывалось рядом. Тебе плевать на меня, а я ненавижу тебя». Это была женщина, воспитанная в богобоязненном доме и посещавшая религиозную школу. Когда я предпринял попытку поставить ее слова и чувства под сомнение, она сказала, что чувствовала именно то, что сказала, и вообще, она такая. Ее отец питал извращенные чувства по отношению к женщинам и сексуальности. Он проявлял к моей пациентке сексуальный интерес, сально прикасался к ней и бросал в ее сторону обольстительные взгляды. Полагая всех лиц женского пола тварями и рассказывая за обеденным столом грязные, скабрезные шуточки, он в то же время делал негативные и оскорбительные замечания по поводу форм сексуального выражения любых других лиц. Отец ожидал, что его дочь будет ангелом, но смотрел на нее как на шлюху. То, что он говорил о Боге, позволяло моей пациентке еще более отчетливо ощущать лицемерие, царившее в ее семье, а позднее почувствовать, как вся домашняя атмосфера породила в ней горечь и отвращение по отношению к мужчинам.

Бог был для нее представлен отцом, а это заставляет предположить, что прежде, чем моя будущая пациентка осознала чувства в их генитальном варианте, то есть в возрасте трех или четырех лет, она, как, впрочем, и большинство маленьких девочек, обожала своего отца. За страшными словами, адресованными Богу, стоял ее гнев, направленный против отца, поскольку она считала того убийцей своей души. И все эти ее чувства проецировались на меня – как на Бога, как на терапевта, как на того, кто замещал в данный момент отца, и, наконец, как на мужчину. Я отложу до следующих глав вопросы сопротивления и переноса, которые являются столь критически важными во всякой терапии и с которыми можно совладать только с помощью слов. Однако если мы хотим, чтобы произносимые слова обладали хоть какой-нибудь ценностью и весом, то пациент должен находиться в контакте со своими чувствами. Того пациента, который не ощущает своей печали и не умеет плакать, не удастся затронуть никакими, даже самыми убедительными, словами.