«Радость моего общества»

Только на третий день я стал выходить из своей инвалидности. Мышцы мои стали возвращаться в норму, и я пришел к выводу, что им это пошло на пользу. Да, теперь я был в отличной форме. Мой ум также обострился, ибо у меня начал складываться план, как потрясти Элизабет своим новообретенным мачизмом. Я подкараулю, когда она подъедет к "Венцу Розы", и пробегу мимо на приятной обычной скорости. Это, возможно, изгладит у нее впечатление от меня как от человека, которого стоит остерегаться. Случай представился на следующие выходные. Суббота для агента недвижимости в "Венце Розы" стала превращаться в напряженный день, и Элизабет каждый час появлялась и исчезала, проводя много времени на улице перед автомобилями потенциальных квартиросъемщиков за последней беседой о сделке. Я уже был готов в своей спортивной одежде — всё в тех же коричневых мокасинах (на этот раз с толстыми носками, чтобы не соскакивали), тех же брюках цвета хаки и той же белой рубашке — и всё это было чистое и отутюженное, за исключением туфель (хотя я об этом подумывал). Я полагал, что голову Элизабет должна вскружить не столько часть с пробежкой, сколько пролет над поребриком, в котором, я знал, и заключена магия. Я достаточно умен, чтобы понимать: Элизабет, возможно, видела, как десятки мужчин сигают через поребрик, и не влюбилась ни в одного сигавшего, — но я был уверен в следующем: когда нечто в жизни человека требует особых усилий, другие интуитивно отмечают это и ценят больше, как, скажем, в случае с ребенком, слепившим кособокую глиняную скульптуру. И сколь бы событие ни было заурядным, в нём может воплотиться недюжинная сила. Итак, я рассудил, что мой прыжок через поребрик, мое парение, мой дугообразный полет произведет на нее героический эффект и нейтрализует мои предыдущие промахи.

Только в два часа Элизабет вышла на улицу и начала разговор, который, похоже, мог продлиться достаточно долго для того, чтобы мне удалось продемонстрировать мою нововзращенную самость. Времени для отлагательств, задних мыслей и колебаний не было. Следовало действовать немедленно. Я сбежал по ступеням своей квартиры, выбежал на тротуар, срезал угол по газону и устремился в конец квартала легкими, но могучими скачками. Мое неожиданное явление заставило Элизабет и ее клиентов посмотреть в мою сторону. Мне нравился мой бег. Легкий, уверенный. Вот уж близится бордюр. Уголком глаза я проверил дорожное движение — машин не было. Я стал подбирать шаг — столь много деталей прошлонедельного триумфа всплывало в памяти! Под взглядом Элизабет я себе рисовался крылатым. Но за двадцать футов до цели я почувствовал, как что-то сжимается у меня в груди. То был знакомый признак паники. Внезапно стал бессмысленным бордюр, как и мой грядущий полет над ним. Я стремительно коллапсировал в самом себе, и бордюр словно обретал всю свою старинную зловещую силу невозможности. Однако пушечным ядром я всё еще летел вперед, а потом в точке невозвращения вдруг ударил по тормозам и застыл в мультяшном стоп-кадре — я на секунду оказался Дорожным Бегуном, а поребрик стал моим Большим каньоном. Я очутился там же, где был четыре дня назад, только теперь любовь моей жизни и ее клиенты наблюдали за мной. Даже когда я стоял там, едва удерживая равновесие, залитый позором, колеблясь над проезжей частью в попытке поймать центр тяжести, мой мозг выкачал из себя одну ясную мысль. Не идея парения освободила меня и не возбуждение от бега. Мой прыжок сделало таким возможным присутствие Брайена — человека, который столь уверенно вел меня. Брайен дал мне шанс одной ногой стать на порог обычного мира, и я уже собирался сделать шаг. Но мои условности. как оказалось, нельзя преодолеть в один день, поскольку в моем мозгу они закалились как сталь, и для того, чтобы их разбить, просто бешеного желания было мало. И вот я уже горю от стыда и надеюсь, что Элизабет не зафиксировала мою неудачу.

* * *