Радость моя, громкоголосая

Едва дыша, Нора почувствовала, как вожак отвёл от неё тяжёлый, пригибающий к полу взгляд. Чуть слышное рычание затихло. Она осторожно повернула голову: женщина с иронией смотрела в глаза! вожаку, а он смущённо улыбался. Так вот она, его пара! Она снова ошиблась, и эта женщина вовсе не секретарша, а та самая Софья Гранецкая. Совершенно раздавленная, Нора поднялась на ноги и тихо спросила: — я могу идти?

Ей ответила Софья: — конечно, Нора, идите. — И с ноткой ехидства в голосе: — если только у вас нет ещё каких-то предложений моему мужу?

Девушка молча пошла к дверям. В приёмной Олег, который всё видел и слышал, сочувственно сказал: — напрасно ты Айка захомутать хотела. Теперь убедилась, что мы с ним предпочитаем спать дома?

За закрытыми дверями кабинета вожак Стаи шумно обнюхивал и целовал свою пару.

Глава11

Нина Сергеевна умерла под самый Новый Год, прожив чуть меньше двух месяцев. Спасибо Карену и Совету Стаи. Один, вопреки всем правилам, не выбросил её из больницы и сделал всё, чтобы поддержать умирающую женщину: хорошие лекарства, уход… Я был ему благодарен, как и медсёстрам, и санитаркам. Но всё же ей было очень плохо, и я понимал, что алкоголь — это тот же наркотик, а в больнице никто не собирался покупать ей водку. Врачи держали её на снотворных, но в редкие периоды бодрствования она выла на всё отделение. Радость моя вся извелась, осунулась, часто плакала, часами просиживая у постели спящей матери. Я боялся, что у неё пропадёт молоко, но к счастью этого не случилось. Еды нашему богатырю хватало, он быстро рос, был энергичным и подвижным и приходилось держать ухо востро, чтобы он не свалился с кровати или дивана. Вторые, Совет Стаи в смысле, поддержали нас рублём, потому что требовалось много дорогих лекарств. Карен делал всё, что мог, но деньги не были лишними.

Мои родители временно переехали к нам. Они здорово помогли с детьми и приготовлением пищи — ведь мой отпуск кончился, и я вышел на службу. Мы с Полом старались им помочь: закупали продукты, делали уборку, гуляли с Тёмкой.

Однажды вечером, вернувшись со службы, я застал на кухне плачущих женщин. Моя мать, обнявшись с Аллочкой, дружно лили слёзы. Отца с детьми видно не было, и я понял, что он увёл их. При виде меня женщины быстренько прекратили киснуть и вытерли слёзы. Мать заторопилась собирать ужин, а Радость моя, вымученно улыбнувшись, попросила не обращать на них внимания, потому что они уже успокоились. Всё же, обняв, я усадил её к себе на колени и крепко прижал к себе. Я ничего не говорил, но скоро она перестала всхлипывать и шепнула мне на ухо, что я самый лучший, любимый, единственный.

Этой ночью, впервые после рождения сына, мы любили друг друга. Я так истосковался по её телу, что кончил, не успев донести, как со смехом шепнула мне на ухо жена. Мне было очень стыдно, но второй раз я был на высоте, и дважды подряд моя любимая со сладостным стоном, в изнеможении откидывалась на подушки. Ох, я уже и забыл, какое это сумасшедшее наслаждение — обладать моей желанной, чувствовать, с какой готовностью она откликается на мои грубоватые ласки и ласкает сама. Мой волк подталкивал меня к обороту, страстно желая вылизать её всю, с лица и до пальчиков ног, но я держался, потому что ещё не насытился ею в человеческой ипостаси.

Почти всю ночь мы не спали. Лишь ненадолго проваливаясь в сон, мы снова обладали друг другом, а потом отдыхали, крепко прижимаясь разгорячёнными телами, переплетаясь руками и ногами, чтобы ежесекундно чувствовать другого.

Смешно признаться, но именно в эти блаженные минуты я шёпотом рассказал ей о попытке Норы соблазнить Айка, да ещё в присутствии Софьи. До этого я не решался говорить о глупой девчонке и не собирался напоминать о ней жене, но тут, в супружеской постели, наши сердца были открыты друг другу, и я знал, что любимая больше не ревнует меня. Удивительно, но Аллочка пожалела волчицу: — наверно, Олежек, она не очень-то счастлива. Ведь каждая женщина хочет любить и быть любимой.

Я не желал сочувствовать Норе. По её милости моя семья пережила тяжёлое потрясение, о чём я и сказал жене. Она тихонько засмеялась. Легко вздохнув, нашла мои губы, и опять пламя желания волной поднялось во мне, сбивая дыхание, наполняя каменной тяжестью плоть. Зарычав, я подмял любимую под себя и грубо вошёл в неё, ощущая сладостную горячую влажность её лона и задыхаясь от наслаждения, вспышкой озарившего мой разум.

* * *

Накануне смерти Нина Сергеевна как будто бы очнулась, шёпотом позвала дочь, дремавшую рядом с кроватью в кресле. Аллочка встрепенулась, наклонилась к матери: — что, мама? Дать тебе попить? Или судно? — Она боялась душераздирающих криков, перемежающихся с матерной бранью и требованиями купить ей спиртного. Хирургическое отделение больницы было погружено в сон, и Алла с трепетом ожидала, что опять, как уже было не раз, вопли матери разбудят больных. Но обошлось. Нина Сергеевна взяла дочь за руку, хрипло прошептала:

— прости меня, Алка. Загубила я свою жизнь и твою тоже.