Радость моя! Истории о простом человеческом счастье

– Охотно передал бы я вам, – сказал Г., – повесть о моей жизни или, лучше сказать, о милости Божией, посетившей меня грешного, но рассказ длинен. Скоро прозвонит звонок, и нам придется расстаться: ведь мы в разных вагонах.

Я пересел к моему собеседнику в вагон. К счастью, там не было никого, кроме нас, и он рассказал следующее.

– Грустно и стыдно вспоминать мне прошлое, – так начал отец Г. – Я родился в знатном и богатом семействе: отец мой был генерал, а мать – урожденная княжна. Мне было семь лет, когда отец мой умер от раны, полученной в Лейпцигском сражении; мать умерла еще прежде.

Круглым сиротою поступил я на воспитание моей бабушки, княгини К. В ее доме приискали мне наставника француза, ревностного республиканца, бежавшего в Россию от гильотины. Этот самозванец-философ не имел ни малейшего понятия о Боге, о бессмертии души, о нравственных обязанностях человека. Чему я мог научиться у такого наставника? Говорить по-французски с парижским произношением, мастерски танцевать, хорошо держать себя в обществе, обо всем прочем страшно сейчас и думать… Бабушка, старинная дама высшего круга, и другие любовались ловким мальчиком, но никто из них не подозревал, сколько гнусного разврата и всякой преждевременной мерзости скрывалось под красивой наружной оболочкой. Когда минуло мне восемнадцать лет, я был уже юнкером в гвардейском полку и помещиком двух тысяч душ, под попечительством дяди, который был мастером мотать деньги и меня обучил этому нетрудному искусству. Скоро я сделался корнетом в том же полку. Года через два я был помолвлен с княжной М., одной из первых красавиц того времени.

Приближался день, назначенный для свадьбы. Но промысел Божий готовил мне другую участь: видно, что над моей бедной душой сжалился Господь. За несколько дней до предполагаемого брака я возвращался из дворцового караула. День был прекрасный. Я отпустил своего рысака и пошел пешком по Невскому проспекту. Мне было скучно, какая-то необыкновенная тоска стесняла грудь, какое-то мрачное предчувствие тяготило душу. Проходя мимо Казанского собора, я зашел туда: впервые отроду мне захотелось помолиться в церкви. Сам не знаю, как это случилось, но помолился я усердно перед чудотворною иконою Божьей Матери, молился об удалении от какой-то неведомой опасности, о брачном счастье.

При выходе из собора остановила меня женщина в рубище, с грудным ребенком на руках и просила подаяния. До тех пор я был безжалостен к нищим, но на этот раз мне стало жалко бедной женщины, я дал ей денег и промолвил:

– Помолись обо мне.

Идучи далее, я стал чувствовать себя дурно, меня бросало то в жар, то в холод, мысли путались. Едва дошедши до квартиры, я упал без памяти, к ужасу моего верного Степана, который находился при мне с детства и часто (но, увы, безуспешно) предостерегал меня от многих дурных поступков.

Что было после – не помню, только представляется, как будто во сне, что около меня толпились врачи и еще какие-то люди, что у меня страшно болела голова и все как будто кружилось вокруг меня. Наконец я совсем был без памяти. Беспамятство продолжалось, как я узнал после, двенадцать суток, и я как будто проснулся. Сознаю себя в полной памяти, но не имею сил открыть глаза и взглянуть, не могу открыть рта и испустить какой-нибудь звук, не могу обнаружить ни малейшего признака жизни, не могу тронуться ни одним членом! Прислушиваюсь – надо мной раздается тихий голос:

– Господь спасет мя, и ничтоже мя лишит…

А из угла комнаты слышу разговор двух моих сослуживцев, я узнал их по голосу.

– Жаль бедного Б., – говорит один. – Еще рано бы ему… Какое состояние, связи, невеста красавица!

– Ну, насчет невесты жалеть много нечего, – отвечал второй, – я уверен, что шла она за него по расчету. А вот Б. точно жаль, теперь и занять не у кого, а у него всегда можно было перехватить. Сколько нужно и надолго…

– Надолго, иные и совсем не отдавали. А кстати, вероятно, его лошадей продадут дешево, хорошо бы купить Пардара.

Что это, думаю, неужели я умер? Неужели душа моя слышит, что делается и говорится подле меня, подле мертвого моего тела? Значит, есть во мне душа? (Бедный грешник, еще в первый раз встретился я с этой мыслью!) Нет, не может быть, чтобы я умер. Я чувствую, что мне жестко дышать, что мне давит грудь мундир – значит, я жив? Полежу, отдохну, соберусь с силами, открою глаза. Как все перепугаются и удивятся!

Прошло несколько часов. Я мог исчислять время по бою часов, висевших в соседней комнате. На вечернюю панихиду собралось множество моих родных и знакомых. Прежде всех приехала моя невеста со своим отцом, старым князем.

– Тебе нужно иметь печальный вид, постарайся заплакать, если можно, – говорит отец.

– Не беспокойтесь, папа, – отвечала дочь, – кажется, я умею держать себя; но, извините, заставить себя плакать – не могу. Вы знаете, я не любила его, я согласилась выйти за него только по вашему желанию, я жертвовала собой ради семейства…