Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу

Палуба была залита лунным светом, ярким лунным светом, и он поглядел на мостик, ожидая увидеть капитана, выкрикивающего команды. Мостик был пуст. Корма низко осела в воду. Палуба стала покатой и с левого борта доносились крики: матросы, не успевшие спрыгнуть в спущенные шлюпки, прыгали в воду.

Шатаясь, он добрел до трапа капитанского мостика и уже поднялся на три ступеньки, но тут в голове у него прояснилось. Он спустился и увидел, что у борта кто-то лежит. Капитан. Со сломанной шеей. Мертвый. «Швырнуло с трапа на палубу», — подумал он. Значит, ему не надо возвращаться домой к еще слишком красивой жене. Все проблемы для капитана кончились.

На палубе никого не было видно, из чего следовало, что шлюпки спущены, и он здесь в лунном свете один, и никто не знает, что он здесь. И никто не знает, что Джина в лазарете. Он пошел туда. Потом он вспомнил, что там теперь сигнальщик, а не Джина. Но и сигнальщика там не было. Из воды доносились крики. Он подошел к борту и увидел троих матросов, спускающихся по канатам, а в черной воде — головы, пляшущие вокруг перевернутой шлюпки, которую они пытались поставить на ровный киль. Из воды донесся голос — как будто Хорлера:

— Отплывайте, ребята, отплывайте, не то вас засосет! Отплывайте, шлюпки вас подберут! Эй, на шлюпке! Отгребайте! Вот так.

Но тут его окутало клубом дыма, и сквозь дым он побежал к левому борту, туда, где висела спасательная шлюпка. Но шлюпки там не было. К воде свисали канаты, но и внизу шлюпки не было. Только лица. А может, лица ему почудились. Хотя в ярком лунном свете он мог бы различить лица. Но матросы, спускавшиеся по канатам, наверное, прыгнули подальше, чтобы их не ударило о борт. Надувая спасательный жилет, он увидел, что к кораблю приближается широкий предмет — резиновый плотик, потом плотик двинулся в другую сторону, подпрыгивая и скользя на волне. И тут он услышал женский крик. Не спуская глаз с плотика, он прыгнул, описал дугу в воздухе, и его тело ударилось о воду.

Жилет поднял его на поверхность, но он глотнул мазута. Мазут мог попасть ему в глаза и в горло, ослепить его, задушить, утянуть на дно. Он услышал чей-то крик:

— Сюда!

— Помогите! — крикнул он, барахтаясь в мазутном пятне. — Помогите! — Его что-то задело. Труп, сидящий в воде. Труп стукнулся о него, голова безжизненно моталась. Бородатое лицо. Мазут, налипший на красивую бороду йоркширца, задушил его, когда он начал захлебываться.

— Сюда! — вновь донесся крик, но теперь он звучал тише и дальше.

— Сюда! — выдохнул он.

— Сюда, сюда! — ответил далекий голос, и он поплыл, тяжело загребая одной рукой, и понял, что теперь выберется, а вокруг в лунном свете он ясно видел других людей, которые плавали и отчаянно кричали, вскидывая руки, чтобы их увидели и подобрали. А потом над волной вырос плотик, соскользнул к нему, и он уцепился за веревки.

От его тяжести легкий плотик накренился на него, кто-то ухватил его за запястье, дернул и перетащил через толстый закругленный край.

— Ага, это номер первый, — сказал он. — А ну-ка, номер первый!

— А-а… — выдохнул он. — Боузли…

— Ага, Боузли.

— Все в порядке, Боузли. — И он совсем близко увидел их наклоненные над ним лица. Круглое угрюмое лицо Боузли и лицо Мейсона, санитара.

У Мейсона ладонь была окровавлена. Он поднял ее и начал рассматривать.

— Наверное, из вашей руки, — сказал он.

Мейсон начал расстегивать его бушлат, и он закрыл глаза, начал дышать ровнее и окончательно пришел в себя. Тут на другом конце плотика он увидел Джину. Она скорчилась под бушлатом, вцепившись в веревку. Залитая лунным светом, она сидела неподвижно и смотрела прямо перед собой, словно не понимая, почему то, что уже раз с ней случилось, теперь происходит снова.

— Нет, — повторяла она глухо. — Нет, нет. — И смотрела прямо перед собой, и ничего не видела.

— Джина, — окликнул он. — Джина! — Она не ответила. — Как она попала сюда? — спросил он.

— Я вытащил ее из капитанской каюты, — сказал Мейсон.

— Вы молодец, Мейсон.

— Я санитар при лазарете. И ни одной шлюпки. Ни нашей, никакой. Я обвязал ее веревкой.

— Веревку-то нашел я, — сказал Боузли, энергично работая веслами.

— Ты, Боузли, ты.

— Вот именно.

Мейсон закатал рукав свитера на его кровоточащей руке, и с его собственной ладони уже тоже стекала кровь.

— Плохо. Какая-то большая вена на сгибе, — сказал Мейсон. — У вас в руке щепка засела. Вы истечете кровью. Ну, попробуем. — И, расстегнув свой бушлат, Мейсон вытащил ремень из брюк, туго перехватил его руку чуть выше локтя, проткнул в ремне еще дырочку, затянул его, как жгут, и застегнул пряжку.

— Ну вот, — сказал он. — Потом придется его ослабить, сэр. Во всяком случае, насколько я знаю. Ведь я не врач. — И, ополоснув окровавленные ладони в воде за краем плотика, он продел его руку в рукав бушлата.

— Джина, — сказал он, — Джина! — И она чуть-чуть повернулась к нему все в том же оцепенении. Потом растерянно поглядела вокруг — на корвет, на небо, на воду, а потом снова на освещенную как днем воду, где плясали головы и люди кричали, плывя за вельботом, который отошел уже ярдов на сто.