Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу

Священник Батлер обрадовался их приезду, гости у него бывали редко. Обед превратился в настоящее пиршество. А потом в вечернем сумраке они раскачивались в креслах-качалках на передней веранде, и дощатый пол ее скрипел в унисон. На проселке стрекотали сверчки. Ночная птица пронзительно вскрикивала вблизи дома. Вдали, за городком, темнели холмы и тюрьма.

— Как поживает сенатор? — спросил отец Батлер.

— Я редко с ним вижусь, — ответил Кип. — Да ведь я все время очень занят.

В вечерней тишине голос его звучал громко, но чуть дрогнул, едва он заговорил о работе.

Отец Батлер встревожился. Да, разумеется, подтвердил он, все это прекрасно, однако надо знать меру, не общаться только с такими людьми. В тюрьме Кипа помнят, спрашивают о нем — еще бы, его пример дает арестантам крупицу надежды. Кип рассказал отцу Батлеру о том, что спрятал портного, признался, как страшно ему было тем самым предать тех, кто ему доверяет. Твердил, что помог портному из сострадания, каким люди так щедро одарили и его самого. Кип тщетно пытался разглядеть в темноте лицо священника, но, услышав, как тот спокойно посасывает трубку, понял по его молчанию, что отец Батлер его не осуждает.

— Что бы сделали вы на моем месте? — повторял он снова и снова. И священник промолвил, медленно роняя слова:

— Возможно, поступил бы так же… Трудно сказать. Не ручаюсь, что поступил бы иначе.

И Кип понял: человек может преступить закон, не уничтожая, а, напротив, укрепляя в себе добро. Ибо милосердие неподвластно закону. И душа его ощутила еще большую свободу.

Перед отъездом, когда Кип и отец Батлер, стоя у машины, ждали Джулию, отец Батлер сказал:

— Чудесное создание! А чем она занимается?

— Игрой в азартные игры.

— Не дурачься, Кип. Она еще совсем ребенок.

— Джулия — манекенщица.

— Ты ее вдохновляешь, с тобой ей все интересно, ты ей даешь радость. Вот она идет. Посмотри, как хороша! Именно такая нужна тебе. Будущую неделю я проведу в городе. Почему бы вам обоим не заглянуть ко мне?

Обратно они ехали в темноте. Резная листва придорожных ив кружевом мелькала в лучах автомобильных фар.

— Он тебе понравился? — спросил Кип.

— Он просто прелесть.

— Знаешь что?

— Не знаю.

— Выходи за меня замуж. Он обвенчает нас в городе на будущей неделе.

— Ах, какие странности вы говорите девушке!

— И неплохо бы завести штук шесть ребятишек.

— Ты же говоришь — я тоже ребенок. Выходит, семь!

— Идет. Значит, счастливая семерка!

Так они ехали во тьме. Добравшись до моста через узкую лощину, они остановились послушать журчанье ручья. Джулии захотелось спуститься к воде. Они перелезли через ветхую изгородь и почти скатились с косогора. Между ним и прибрежными зарослями им открылась ровная полоса пастбища. Высокая трава была в обильной росе. От их шагов она влажно шелестела. Кип поднял Джулию на руки и понес через луг. Светила луна. Внезапно он остановился, огляделся вокруг, прислушался к говору воды, к шелесту и шорохам, всем существом ощущая близость Джулии.

— Что с тобой?

— Да так… странно как-то, что спустились сюда.

— Чего же тут странного?

— Прежде мне бы никогда такое не пришло в голову.

— Опусти меня.

— Не опущу.

— Тогда неси дальше.

И он понес ее, а пройдя еще немного, сказал:

— Заранее даже и представить невозможно, как что получится. Вроде бы мчишься к своей цели, а оказываешься совсем в другом месте. И понимаешь, что добрался куда дальше, чем метил.

— Этого никто не знает…

— Ведь такая девушка, как ты, могла бы оказаться где-то далеко-далеко.

— Тут все дело в алом шатре.

— В чем?

— Стихи есть такие:

Покинь отца и мать, покинь
И братьев, и сестер.
И в алый сердца моего
            Войди шатер…[2]

Они спускались к ручью, и ему пришлось поставить Джулию на землю. Раздвигая ветки, они продирались сквозь кусты. Подойти к воде оказалось трудно, и они прошли вниз по течению к небольшому пруду на вырубке. Водная гладь ярко серебрилась под луной. Сбившиеся в кучу старые бревна образовали нечто вроде плотины. Кип и Джулия пристроились на островке сочной травы у кромки берега. Джулия разулась и опустила ноги в прохладную воду, а Кип сидел рядом, чутко вслушиваясь в ночную тишину. А потом он вытирал ей ноги носовым платком, и, когда ее прохладная маленькая ступня лежала на его большой ладони, к нему пришло совсем иное ощущение свободы, которое он изведал впервые.

19

Они вернулись после трех часов ночи, а проснулся Кип только в середине дня. Он еще не успел одеться, когда к нему вошел Дженкинс. Кип ждал нареканий за отсутствие накануне вечером, но Дженкинс проявил поразительное дружелюбие.

— Вот это я понимаю, плечи! — восхищался Дженкинс, глядя, как Кип одевается. — Борьбой не занимался?

— Нет, не любитель я этого дела.

— Я как раз собираюсь в клуб «Три звезды». Давай поедем, потренируешься со Стейнбеком.

— Зачем?.