Радость вдовца

Он сидел за столом из светлого дерева, крутясь в офисном кресле и беспокойно манипулируя идеально заточенным карандашом. На нем был бежевый костюм, коричневая сорочка и галстук коньячного цвета в тонких малахитовых разводах. Неизменные темные очки закрывали его красивые «неаполитанские» глаза, чем очень затрудняли процесс проникновения в его нутро, казавшееся мне таинственным, как содержимое сандаловой шкатулки, запертой на ключ. Загадочным оно представлялось моему воображению именно потому, что я не могла видеть Севиных глаз, не говоря уже об их выражении. К тому же его внешность заставляла думать о чем-то сицилийско-криминальном, но никак уж не о компьютерах. Оргтехнику мое воображение отдавало на откуп субъектам с четкими правильными лицами, невыразительными ртами и строгим взглядом из-за прозрачных, как картезианское сознание, стекол очков геометрических форм.

На длинном столе покоилась оргтехника нового поколения. Всеволод поднялся мне навстречу и, слабо улыбнувшись, сказал:

— Рад вас видеть. Вчера все так некрасиво получилось…

Надо же, я думала, речь идет о покушении на убийство, а вот Всеволод склонен был рассматривать вчерашний случай с эстетической точки зрения.

— В жизни все может случиться, — философски заметила я.

— Прошу, — Всеволод вальяжным жестом указал на роскошное, совсем не офисное кресло, стоящее у стены, на которой висело несколько акварелей.

Сам он поднялся и, подойдя к небольшому изящному шкафчику, открыл его и достал оттуда темную бутылку и пару пузатых рюмок. Когда он поставил бутылку на небольшой столик, рядом с которым восседала ваша покорная слуга, я увидела, что это «Реми Мартен». Инкрустированный столик, пара кресел и диван составляли уголок отдыха. Всеволод устроился в кресле рядом со мной и, открутив на бутылке пробку, плеснул в рюмки граммов по тридцать коньяка. Этот невинно-гостеприимный жест вызвал у меня невольную усмешку. Заметив ее, Всеволод нехотя улыбнулся и с грустной иронией, произнес:

— Не беспокойтесь, это другая бутылка. Коньяк отличный.

Он смущенно кашлянул и, взяв рюмку в руки, стал ее греть.

— Спасибо, но я за рулем. Это не отговорка, — выразительно улыбнулась я, — если только кофе.

Всеволод не поленился вызвать секретаршу. Вскоре она внесла серебряный поднос с двумя чашками, лимоном, пористым шоколадом, конфетами и фруктами. Мне жутко захотелось граната. Разломленный на несколько частей, он походил на распустившуюся розу. Сочные, бордового цвета зерна мерцали на солнце темными рубинами. Казалось, зрелая сила распирала плод и вот, взрезанный и явленный во всем своем жизненном блеске, он щедро и бесстыдно демонстрирует свои пурпурные внутренности.

— Это все для вас, — улыбнулся Всеволод, заметив мой жадный взгляд и робкий жест навстречу полыхающему гранату, — я схожу с ума только по «Реми Мартену», — с манерной меланхолией добавил он.

«Можешь себе позволить», — фамильярно заметила я. Не вслух, конечно.

— Спасибо, — снова поблагодарила я, пододвигая к себе тарелку с фруктами.

Плеснуть коньяка себе в кофе я воздержалась. Я не суеверна, просто вся эта история с отравлением на меня так неприятно подействовала, что пить этот дорогой коньяк мне не хотелось. Всеволод, видно, понял причину моего воздержания.

— Вы неверно думаете о «Реми Мартене», — с лукавой усмешкой сказал он.

— Я о нем вообще не думаю, — возразила я, с удовольствием высасывая сок из очередного гранатового зернышка.

— Нет, думаете, — не сдавался Хмельницкий, — именно думаете. Коньяк внушает вам страх, — он вздохнул.

— «Внушает» и «думаю» — это же разные вещи! — удивилась я.

— Нет, не разные. Вы приписываете коньяку свойства отравы. У вас он ассоциируется со стрихнином. Вы думаете о нем как о жидкости, содержащей в себе стрихнин, — пояснил он, — то есть вы думаете о коньяке не как о солнечном напитке, прекрасном напитке, — резюмировал он, — а как о содержащем стрихнин. Сама предметность коньяка для вас недоступна. Вы — пленница своей ассоциации. Это и есть мысль, но не идея.

— Оригинальное суждение… — вымученно улыбнулась я.

— Правильное, — самодовольно произнес Всеволод, — только это не я до такого додумался, это Декарт.

— Ага, — я кивнула, — был такой.

— Сцепку в человеческом мозгу ассоциаций, которыми человек привык манипулировать, он называл нечистым мышлением, — глотнув коньяку, сказал Всеволод.

Я не стала задаваться вопросом, что же такое чистое мышление, а перешла собственно к цели моего визита.

— Знаю, Аркадий мне звонил, — ленивым жестом поднося рюмку к губам, также с ленцой произнес Всеволод, после того, как я посвятила его в свой благородный замысел заняться расследованием.

— Мы встретились в больнице с его женой… — забросила я удочку насчет семейных дел Аркадия.

— И это я знаю, — вздохнул Всеволод, — Кристина и Аркадий вместе ведут бизнес. Он, конечно, больше сантехникой и плиткой занимается, она — духами, тканями и посудой. Здесь уж, как говорится, природа распорядилась.