Радуга

Журавли молчали, не отвечая летели дальше. Только Напалис схватился за лоб и в страшном удивлении закричал:

— Какашка! Журавлиная какашка брызнула!

— Откуда знаешь, что это журавля, а не господа бога, Напалис? — спросил Горбунок.

— А не воняет, только ветром пахнет! — ответствовал Напалис.

Ну и смеялись же босяки, ну и хохотали, радуясь, что у вдовца Кратулиса растет такой бойкий малыш, что журавли на крыльях принесли в Кукучяй такую раннюю весну.

На третий день монах, взобравшись на амвон, уже не просто стращал, а осыпал проклятиями кукучяйских безбожников и всех, кто посмел «ослиным смехом» им подхохатывать да глашатаев святого писания осмеивать и невинных детей с пути истинного сводить.

Обрисовав жуткую картину гибели Содома и Гоморры, Синяя борода снова уложил крестом весь костел и своей молитвой вызвал такие стенания баб да такое слезопролитие, что даже кукучяйские евреи к костелу сбежались.

— Ой, что с католиками случилось?

— Конец света, Иосель.

— Ой, с какого конца этого конца ждать?

— От Асмалай! От Асмалай! — заверещал Напалис, показывая пальцем на запад.

Обернулись мужики на небо и увидели, что от деревни Асмалай так и прет огромная туча, будто тесто из квашни лезет. Тут же молнии небо перекрестили. А бабы как раз из костела повалили и, увидев эти белые кресты на небе, вскричали: «Иисусе Мария!» Евреи пустились домой, а вслед за ними бросились наутек и добрые католики. Смех смехом, а вдруг этот синебородый черт и впрямь накликал Содом и Гоморру?!

3

Содома и Гоморры не было. Зато был потоп. Как затянуло пеленой небо, как разверзлись хляби небесные, то три дня и три ночи шел серый ливень, не давая передыху, пока река Вижинта не потеряла берега, а Горбунок — терпение. Высунулся из дырявого конька своей избы и возопил к господу:

Перестань дождем плеваться —
Некуда деваться!

Достал из-под полы гармонику и принялся звуками музыки утихомиривать ливень. Тучи мгновенно поредели, зато к избе сапожника сбежались все кукучяйские богомолки.

— Не перестанешь ты, чертов скворец, покой великого поста нарушать! — закричала главная из них — Катиничя.

— Не перестану, пока настоятель Бакшис не придет сюда и не покается в том, что синебородого громилу в Кукучяй пустил и тучи на нас напустил.

— С дымом твою лачугу пустим! — возмущалась Катиничя.

Нету дыма без огня.
Глупая ксендза овца! —

запел Зигмас, а его брат Напалис замекотал по-козлиному. Вслед за Напалисом заулюлюкали все дети босяков.

Попробовали богомолки жену Горбунка Марцеле на помощь призвать, но та слабым голосом из-за двери ответила:

— Не мне на крышу карабкаться. Делайте, что хотите!

— Чтоб ты распухла, ведьма яловая! — взвизгнула Катиничя.

— Чтоб ты разбухла! — подхватили двойняшки Розочки, однако попятились.

— Прочь, божьи свечки, Бакшисовы овечки! — кричал Напалис, вместе со всей стаей ребят разбрызгивая лужи, вопя «аллилуйя» да блея по-козлиному.

Солнце, проснувшись от этого гама, решило, что пастухи Крауялиса уже выгоняют на луг стадо. Раздвинув тучи, поглядело вниз и по-девичьи зарделось, обрадовавшись песням Горбунка. Благодарное за песни, оно держало Кукучяй в своих лучах весь конец великого поста и даже долго после пасхи, пока Горбунок вместе со своими крестниками из проклятий Синей бороды плел веселые песенки и по воскресеньям после обедни смешил кукучяйский люд возле корчмы.