Радуга чудес

Небесные певцы

В Индии их иногда называют гандхарвами или небесными музыкантами, а у нас — «русалочье пение». Знаю только два случая. Первый рассказал мне полковник Г. М. К., второй — человек, с которым я встретился у полярного круга и имя которого улетучилось из моей памяти.

1

Было темно, но не хотелось включать свет. Ветер налетал жестокими порывами и прижимал косые потоки дождя к оконным стеклам; слышно было, как внизу глухо шумела вода в бочке, поставленной под сточную трубу. Покинутый всеми дачниками одинокий дом среди виноградников казался мрачным, сиротливым и гулким… Жена где-то возилась внизу, на первом этаже, а он, временный хозяин этого дома, забрался сюда, наверх, в пустую комнату, чтобы посидеть, побыть одному… Тут можно было сесть на корабль собственной мысли, оттолкнуться от серого берега обыденщины, оставить все заботы, которые словно назойливые собаченки, скребущиеся в дверь, целый день не давали ему покоя, — и плыть, плыть, куда мысль сама понесет…

Иногда она уносила к залитым солнцем лужайкам юности, а иногда к врезавшимся в память картинам художественных галерей и выставок, но чаще всего перед его мысленным взором возникали его собственные картины — видения, временами чарующие, временами невзрачные — какие-то унылые бесконечные поля с изгородями…

Через ночную темень за окном, точно волчьи глаза на фоне черного леса, вспыхивали и мигали во мраке портовые огни Чифу, словно напоминая — мы цивилизация, мы корабли и машины; мечтай не мечтай — от нас никуда не денешься…

Порывы ветра стали чередоваться с длительными затишьями, и наконец ветер совсем стих или притаился, как озорной мальчишка, чтобы с пугающим воплем выскочить внезапно. И тогда искавший одиночества услышал пение. Оно ворвалось в комнату сразу, как будто кто-то резким поворотом включил во всю мощь радиоприемник. Пели хором — так могли петь только очень счастливые люди, объединенные единым ликующим чувством. И казалось, что это были искатели, мужчины и женщины, вышедшие из закоптелых, загаженных трущоб искать такую землю, которая вблизи так же прекрасна, как издали, окутанная сизой дымкой, когда при закатном солнце розовеют горные вершины, лиловеют ущелья и переливаются склоны каскадом красок неотразимых… И, казалось, эта дивная страна, какой нет и не будет на Земле, но которая непременно где-то существует, открылась перед искателями. И, не в силах удержать рвущуюся из груди радость, они запели — они не могли не петь…

Вдруг песня стала угасать — все тише и тише становилась она, точно певцов быстро куда-то уносило ветром. Наступила полная тишина.

Искатель одиночества настороженно ждал, как, бывало, ждал в сторожкой тишине весенней ночи после рассыпчатого звона соловья, не возобновится ли дивный концерт, но — напрасно. Потом снова зашумел ветер, закачались и замигали далеко за окном портовые огни. Но искавший одиночества вдруг ощутил прилив бурной радости и взволнованно заходил по комнате. В нем росло ощущение, что его окружает, на него дышит огромный, невидимый глазами, но, тем не менее, реальный мир, и этот мир прекрасен и, должно быть, населен прекрасными и добрыми существами, потому что лишь чистым сердцам доступно такое радостное ликование. Затем он повернулся в сторону мигающих в порту огней и погрозил им кулаком:

— Врете: вы не все! Цивилизация не все! Машины — не все! Есть куда уйти от вас! Но уходя от вас, я не убегаю, как трус, но бросаю вас, как растущее дитя, которому опротивели прежние игрушки. Вместив видимое, я пойду дальше — к невидимому: человек должен вместить все.

2

Был в нашем краю помещик — имение его на горе расположилось. И развел он большой фруктовый сад по всему косогору. Как зацветут весною яблони — залюбуешься. А у подножия горы на многие версты болото раскинулось. Да такое, что ни проходу, ни проезду! По самому же краю болота дорога шла. И погорел этот помещик — в один день все постройки как языком слизнуло. В народе поговаривали, что сам поджег, чтоб большую страховку получить. Кто его знает!.. И уехал помещик в город жить, а мой отец у него сторожем нанялся, чтоб фруктовый сад караулить. Сколотил отец в саду шалаш и поселился там на все лето. Я тогда мальчонкой был и каждый день ему из деревни обед приносил. Любил я это дело, особенно когда яблоки поспевали…

Как-то в середине лета, в самый покос, погода испортилась — задождило. К обеду солнышко выглянуло. Мать увязала обед в платок и говорит: «Неси, Павлуша, отцу, пока дождика нет; авось засухо добежишь».

Я засучил повыше штанишки да зашлепал по лужам. В детстве мне нравилось босиком по лужам ходить, даже что-то вроде гордости испытывал — вот какая у меня обувь, никакой воды не боится…