Радуга и Вереск

Он покосился на забор, состоящий из какой-то немыслимой рванины: железные прутья, спинки от кроватей, проволока, фанера, металлические листы. Вот это дизайн!.. И по наитию он потянулся к застежке на сумке, вынул фотоаппарат. Эту смесь ржавчины, дерева надо будет потом показать ребятам. Навел объектив, как жерло пушки, — огонь! Тихий щелчок. А на самом-то деле эта пасть ненасытная сожрала вид целиком, кусок этого февральского пространства с деревьями, корявым железом, домом. И какая-то часть жизни самого Косточкина ушла туда. Он всегда чувствовал это, испытывая необъяснимый кайф. Как осьминог, он разбрасывал щупальца, кадр отсекал их, и они начинали какую-то свою жизнь. В каждом кадре и была сокрыта его жизнь тоже. Он щелкнул еще раз, вгоняя свою плоть в пространство на горе, и услышал то ли тихий оклик, то ли всхлип, обернулся. У колонки стояла женщина в затертом, ветхом зеленоватом пальтишке, в вязаной темной шапке, с бледным лицом. Она набирала воду и ничего не говорила, но когда Косточкин, спрятав фотоаппарат, поравнялся с ней, спросила:

— Что же вы это фотографируете?

Голос у нее был грудной, странно задушевный, но звучал в нем упрек.

— Что? — спросил он с деланным недоумением и начинающимся раздражением. Сколько уже у него было всяких стычек по этому поводу.

— Ну эту экзотику, — сказала она.

Он взглянул ей в глаза, то ли синеватые, то ли серые, и хмыкнул.

— Да не сказал бы.

— Что? — переспросила женщина, ставя под струю второе ведро.

— А что это такая экзотика, — ответил Косточкин, жестом указывая на остальные дома.

— Но вы туда посмотрите, — возразила она, кивая в другую сторону.

Косточкин посмотрел. Там стоял двухэтажный коттедж с башенками, железными флюгерами в виде чертей… нет, это были черные кошки с выгнутыми хвостами.

— И вон туда, — добавила она, указывая на другой коттедж.

Вообще коттеджей здесь было достаточно. Но и жалких деревянных домишек хватало.

— Я уже прям как буриданов осел, — решил немного блеснуть эрудицией Косточкин. — И то экзотика, и это экзотика.

Женщина покачала головой.

— Вы-то выбор свой сделали. И от голода не умрете.

«Вообще-то ослом я себя всегда и чувствовал, — подумал Косточкин, — всю жизнь, и занятие мое — ослиное». Его предположение о том, что женщина найдется с ответом, оказалось верным.

Косточкин хотел пройти дальше, не продолжая разговора, но вдруг повернулся к женщине, уже набравшей полные ведра воды и двинувшейся в том же направлении, что и он, — и сказал:

— Давайте помогу.

Женщина взглянула на него с легкой и недоверчивой улыбкой. У нее было увядшее лицо, и эта улыбка бросила мгновенные молодые блики, Косточкин сразу отметил, у него был наметанный взгляд. И уже пожалел, что предложил донести ведра, ведь если попросит потом разрешения сфотографировать ее, то это будет выглядеть, как уловка. То есть то, что помог ей. Но делать нечего.

— Я привычная, — возразила женщина.

— А для меня это экзотика, — тут же ввернул Косточкин.

— Хорошо, — откликнулась она и передала ему ведро.

Косточкин попросил и второе. И, перехватывая холодную мокрую дужку, прикоснулся к ее слабо теплой руке.

— Вы, наверное, приезжий? — спросила она.

— Угадали.

— Дайте и дальше отгадаю: из Ленинграда? Ох, из Санкт-Петербурга?

Косточкин удивленно покосился на нее.

— Нет.

— И не из Архангельска?

— А почему именно эти города? — спросил он. — Я из Москвы вообще-то.

Женщина тихо заулыбалась и ничего не ответила. Они шли мимо заборов, из-за которых бешено лаяли собаки.

— Как в деревне, да? — спросила она. — Или в средневековом городе. А так и есть.

— Что? — переспросил Косточкин.

— Наша гора — средневековая.

— Я бы сказал, примерно начало прошлого века.

— Почему?

— А вот как раз тогда нельзя было где ни попадя фотографировать. Прокудину-Горскому сам царь дал разрешение. Прокудин-Горский, фотограф. Он и ваш Смоленск снимал, кажется.

— Так вы по его стопам к нам?

— Можно и так сказать.

Женщина остановилась у калитки и поблагодарила его. Косточкин опустил ведра на ноздреватую снежную корку.

— Но сейчас-то фотографируют все без разрешений?

— Да, — согласился он, глядя на нее исподлобья и соображая, как бы попросить ее о снимке. — Но всеобщая, так сказать, настороженность — зашкаливает.

— Шпиономания в крови! — ответила она, и по ее лицу в морщинах вновь заскользили чудесные блики.